Лариса Хващевская - Шкатулка с пуговицами

– Поля, ты только не ори, – голос Лиманской звучал виновато.

– Не называй меня Полей, – холодно проинформировала Полина. – Это для друзей.

– Ну, хорошо. Ты же знаешь, что я всегда стараюсь быть объективной. Твоя последняя книжка не дотягивает. Ты сама разве не чувствуешь? Конец смазанный, торопливый. Как будто ты спешила поскорее избавиться от героев.

– Ты Брут. Если не сказать хуже.

– Глупая, это тоже реклама. Прочитают рецензию, захотят убедиться сами.

Полину внезапно осенило:

– Лиманская, к чему снятся пуговицы?

– Понятия не имею. А что?

– Ты можешь искупить свою вину.

– Придумать новый сюжет? – тяжело вздохнула та.

– Нет. Ухаживать за улитками, пока меня не будет. Я уезжаю в творческую командировку.

– Терпеть не могу этих склизких тварей. Ну, почему ты такая странная? У всех людей кошки, собаки, хомячки, наконец. А ты? Улитки.

– Так посмотришь?

В трубке помолчали.

– А тогда мир?

– Не знаю, – честно призналась Полина. – А хомячков сама разводи.

Потом был долгий перелет до Новосибирска и, наконец, пригородный поезд, который через четыре часа должен был остановиться на станции Чулымская. Попутчица ей попалась разговорчивая, даже слишком. Дамой она была весьма экзотической. Женщина-гусеница, называла таких Полина. На ней была розовая футболка с изображением кошки, которую растянули до размеров монстра арбузные груди (как метко заметили однажды классики). Ольга (а соседка представилась именно так), видимо, совсем не смущалась бесконечными складками, свисающими по бокам узкой джинсовой юбки. И себе, судя по всему, очень нравилась. Она без предупреждения перешла на ты, и, не задумываясь о том, интересно ли это Полине, стала излагать свои политические и житейские взгляды. Причем меры по восстановлению справедливости она предлагала самые радикальные. Сбросить бомбы на внешних врагов и поделить все нажитое олигархами внутренними было, по ее мнению, самым правильным решением. Дальше Полина узнала все о многочисленном семействе гусеницы. Был муж – тракторист, которого она не однажды гоняла с соседкиного огорода. Но он был ею прощен, поскольку, как известно, все они кобели. А «хрен на хрен менять – только время терять». И потом соседке тоже досталась по первое число. И эта гадина, к которой «и конный и пеший», ходила на работу с синяком. «Зеть» достался дочери безрукий, гвоздя не вобьет. Все книжки читает. Сын, чудесный работящий мальчик, «попал как кур в ощип» к гадюке, у которой «зубы-губы», но Ольгу не покидала уверенность, что она «костьми ляжет», а жизни им не даст. Стараясь не втягиваться в энергетический маятник, Полина все же с изумлением смотрела на женщину. «Да, – вспомнилась Полине статья Ленина о Герцене, которую заставляли читать на филологическом факультете. – «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа». Полина всегда представляла себе «народ» смутно, но все же ей романтически казалось, что прогресс изменил не только техническую сторону жизни. В какой-то момент ей даже подумалось, что такая Ольга не может быть реальной. Вдруг ее как будто накрыло прохладной волной. Лицо Ольги изменилось. Это была она же, но бесконечно лучше. С сияющими глазами, в которых светился ум. Она улыбалась. И было это так знакомо. И что-то должна была Полина сейчас вспомнить. Но Ольга напротив задвигалась, зашумела, зашуршала пакетами, и видение исчезло, оставив после себя странное, щемящее чувство потери. Полина тяжело вздохнула и демонстративно опустила глаза в книгу Замятина, раскрытую у нее на коленях: «Я думал: как могло случиться, что древним не бросалась в глаза вся нелепость их литературы и поэзии. Огромнейшая великолепная сила – тратилась совершенно зря. Просто смешно: всякий писал – о чем ему вздумается».

Ольга между тем достала курицу из замасленной бумаги и, оторвав довольно крупную ногу, протянула ее Полине.

– Ешь.

– Нет. Спасибо. Я завтракала.

– Завтракала? – изумилась та. – А сейчас уж обедать пора. Ты болеешь что ли? Худая такая.

– Нет.

– Вот кто тебя такую замуж возьмет?

– Мне не надо замуж.

– Замуж всем надо, – безапелляционно заявила Ольга. Она с аппетитом откусила приличный кусок.

– Вот ты кем работаешь?

Полина замялась на мгновение, но ничего не успела придумать:

– Я пишу книги.

Ольга даже жевать перестала:

– Ты Донцова че ли?

– Нет.

– Очень ее уважаю. Интересно пишет. Прям про жисть. А ты про что пишешь?

– Фантастику.

Ольга затряслась всем телом, прыгал второй подбородок и все ее многочисленные запасы на случай голода.

– Вот чушь собачья. Кому эт нужны твои фантазии? Я – человек простой. Ты мне покажи, чтоб как в жизни. А не тоску нагоняй.

«Наши поэты уже не витают в эмпиреях: они спустились на землю; они идут с нами в ногу, – читала Полина, – идут под строгий механический марш Музыкального завода; их лира – утренний шорох электрических зубных щеток… и интимный звон хрустально-сияющей ночной вазы… и веселые голоса поваренной книги, и еле слышный шепот уличных мембран».

– Гений, – тихо проговорила Полина.

Ольга помолчала, увлеченная курицей:

– И че? Покупают?

– Покупают.

– Вот людЯм деньги девать некуда!

Она продолжила поглощение куриного тельца, в бумаге оказались еще огурец и вареная картошка, от которых Полина тоже отказалась.

– А вообще, – продолжала философствовать Ольга, – от книжек только вред один. Начитаются и давай родителей учить.

– Но помимо пищи материальной, – Полина кивнула на останки курицы, – должна быть пища духовная. Как же люди узнают, что хорошо, что плохо?

– А че тут узнавать-то? – Ольга посмотрела на Полину с жалостью. – Работай, деньгу зарабатывай, сЕмью содержи. Вот тебе и хорошо.

– Ну, да. Что я в самом деле, – вздохнула Полина, поездка показалась ей настоящим безумием.

– А я вот тебе случай скажу. Чище твоей фантастики будет. Жила-была у нас бабка одна. И померла.

– Короткая история, – улыбнулась Полина («Так и помер Митрич, – вспомнилась ей фраза из сериала).

– Ты погодь лыбиться. Не все еще. Померла, а про клад-то не сказала никому. Клад у ей был.

– Золото?

– А кто ж его знает? Не нашли пока. Но ищут. Бабка это не местная была. До войны их семья переехала из Польши, уж не знаю почему, – в голосе Ольги слышалось неодобрение.

Полина удивленно подняла на нее глаза и стала слушать внимательно.

– Графья не графья – не знаю, но Мишку, ейного сына, «графом» дразнили. Я тогда еще маленькая была.

Полина с изумлением поняла, что они с Ольгой ровесницы.

– Так это, говорят, ихние фамильные драгоценности. Даже родственникам не сказала, так и померла.

– А как ее фамилия?

– Фамилия-то Ковальская.