Алла Дубинская - Пикник на краю одиночества

© Алла Дубинская, 2015

© Райан Мак-Гир, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Пожар в Усковском доме. Сгорела мастерская художника. Версия правоохранительных органов – поджог». Лей прочел заголовок, сделал глоток из миниатюрной кофейной чашки, почти обнажив дно. Взболтнул оставшуюся гущу. Отодвинул газету на край стола, долго смотрел в окно. По небу лениво, словно в полусне тянулись облака. Было утро, но уже парило, часа через два станет трудно дышать от жары. И это в начале июня, что будет в июле сказать трудно. Здесь, в старой теткиной квартире еще хорошо. Десятый этаж дает о себе знать. Легкий ветерок время от времени нарушает неподвижность застывшего в зное воздуха. Как все-таки удачно, что он уехал из Москвы. Лей краем глаза взглянул на заметку в отложенной газете. Потом достал из верхнего ящика стола записную книжку. Обложка растрепалась, на картонной поверхности кое-где истерлись, кое-где размазались карандашные наброски. Лей долго перелистывал страницы, искал подходящее место. Он вел записи не по порядку, а вразброс, оттого каждый раз, ему казалось, что книжка исчерпала свои возможности, но она все не заканчивалась. И сейчас Лею удалось отыскать подходящее пустое пространство. Он записал дату: «Сегодня 5 июня 2006 г.», – но тотчас, мучимый какой-то идеей, встал, прихватив со стола чашку, отправился на кухню. Сполоснул ее под струей холодной воды и прошелся по коридору до телефонного аппарата. Неуверенно взялся за трубку, послушал гудки, набрал пять цифр и после некоторого раздумья нажал на отбой. Вернулся в комнату, сел за стол и снова положил перед собой книжку и, торопясь так, словно с минуты на минуту его могли прервать, записал:

«Читал Юнга, чтобы как-то поразвлечься. Пишу и представляю реакцию отца на такое заявление. И как бы при этом у него вытянулась физиономия. Но я и правда хочу сам во всем разобраться, без посредников. Отчаянно хочется писать, а не выходит. От этого зуд внутри нестерпимый. Пробовал направить нереализованную энергию в другое русло. Сочиняю истории или скорее ситуации, в которых хотел бы оказаться. О, черт! Звонок снизу. Наверное, мама приехала меня увещевать. Жаль. Только расписался.

Это, действительно, была она. Спрашивала, как дела с моей бессонницей. Я сказал, живем дружно, как молодожены. Осведомлялась, когда я за себя возьмусь. Я сказал, когда силы будут. Сказал и сразу пожалел. Беспокоится, а у самой синяки под глазами. Похоже, отец в своем репертуаре. Пугала меня истощением. Я сказал, фантазия у меня «истаскалась», вот это трагедия. И снова пожалел, что ляпнул. Когда только научусь разговаривать с родителями? Двадцать пять – пора бы.

Да, о чем это я раньше хотел. Все мысли сбились. И чувства вины теперь на месяц хватит. Ах да, о сочинении историй. Вчера ночью валялся без сна как всегда. Пытался, что-то наскрести в своей истертой памяти хоть на какой-то сюжет. Но я сейчас и стул вообразить не в состоянии. И вдруг мне так захотелось увидеть Лееку, ну хоть лети в аэропорт и «бегом» в Америку. Тут, удивительным образом, мои расстроенные мозги встали на место. Сначала пришли очень яркие картинки из прошлого, а потом моя убогая фантазия неожиданно собралась и представила мне такие ясные образы нереализованного настоящего. Так с ними и уснул, часов в семь. И вдруг она звонит вчера. Минут пятнадцать проболтала ни о чем. Кажется, сама не поняла, зачем позвонила. А я просто слушал и молчал потрясенный совпадением. Ну, ладно об этом. К чему я о Юнге. Читал воспоминания и наткнулся на перевод стихов алхимиков. Книга Ромки Стаковского, неделю назад отправил ее с мамой в Москву. И по своей «девичьей» памяти стихов не записал. А они въелись в мозги не наизусть, а так общим смыслом и не выветриваются. Задело, а вспомнить толком не могу. Потому и не пойму к чему так зацепило. Стихи, ведь как песни просто так в голове не зависают. Вот я от отчаяния, что не могу вспомнить чужих, сочинил стишок про свое житье-бытье:

Вот оно, состояние дел на сегодня. Тяжело смотреть на маму. Обещал ей в конце декабря исправиться и вернуться в Москву. Через пару дней еду на Озера. Доживу там лето и осень. Осенью там слов нет как хорошо. Осень я никому не отдам даже с бессонницей в придачу, чтобы там отец ни говорил».

Он закрыл записную книжку, подправил расходящиеся страницы, сунул в верхний ящик. Взял со стола и перелистал газету. Подумав, вернулся к первой странице и прочел заметку о пожаре до конца.

– Играть по правилам – это в жизни важно…

– Это вопрос или ответ?

– Я и сам не знаю.

Он сложил вчетверо сложенный пополам лист бумаги и пожал плечами. И смотрел при этом вроде бы в лицо приятелю, но как-то вскользь, через него. За окном догорал желтый закат. Лучи его полоскались в озерном блюдце, образуя яркую рябь на поверхности, так что Лею, сидящему вполоборота к окну, было больно смотреть на любимое озеро. Он щурился, но изменить свое положение в пространстве не мог, при любом другом на лицо его собеседника ложилась черная маска, как всегда бывает, если пытаешься смотреть на что-то против солнца. Поскольку ежедневно наблюдаемое им закатное зрелище было беспардонно нарушено непривычно ярким для середины лета солнечным сиянием, он решил продолжить разговор. Впрочем, он никогда не любил вести разговоры на закате, да и какие могут быть разговоры? Он знал, каждый закат неповторим. Он видел их за свою жизнь тысячи и все же всякий новый завораживал его и лишал способности к общению на несколько пленительно кратких часов. На этот раз он заставил себя повернуться лицом к приятелю. В конце концов, тот навещал Лея не чаще раза в год. Но Роман все еще сидел, задумчиво глядя в пространство поверх его плеча.