Игорь Станович - Танец Шивы

– Выживет моя супружница, и ты жив будешь, а если и отпрыск здоровым выйдет, будешь не просто жить, а как сыр в масле…

Зену про сыр тот мало что понятно было, не едят они сей продукт, а вот про жизнь он отчётливо понял. Выгнал всех из палаты, где роженица госпитализирована была и что-то мутил там некоторое время. А по прошествии пары часов выходит и говорит Хозяину:

– И дитё твоё, и женщина в полном здравии, а я по понятиям тебе крестным теперь буду, дочь у тебя родилась и имя ей дать моё право. Я нарекаю её Семи, что по-нашему означает – лепесток, уж больно мила она и красавицей будет. А уж вы на свой лад можете звать Семёной, к примеру.

Хозяин глаза вылупил от такой басурманской наглости, нечасто ему арестанты подобным образом дерзили. Но слово он дал, а в понятиях тех мест и времён это больше, чем клятва ценилось, так что отступать ему некуда было. Да и трудно с китайцем спорить, когда он в глаза твои смотрит, сила за ним какая-то чувствовалась. Даже рассказывали, что генералы после допросов с ним, в себя по пол-дня приходили водкой, и с неохотой в кабинет шли, где этот заключённый их ожидал. Так и зажил китайский пленный при лагерном госпитале. Из медикаментов йод, зелёнка, да пенициллин со стрептоцидом выдавались. А заключённые все сплошь больные были. Кто раненый, да переломанный, у кого нутро отбито и не работает. Жил китаец как вольный, в тайгу за травами ходил. Выписали для него из области банки стеклянные, которые на тело при помощи спиртового факела присасывал, предварительно дырок в коже наковыряв заточкой стерильной, чтобы крови нехорошей отсосать. Зеки ему иглы из серебра, со специальными ручками выточили, он объяснил, какими они должны быть. И этими нехитрыми, инструментами стал врачевать людей в зоне. Вскорости тот лагерь на первое место по показателям здоровья среди заключённых вышел. А уж про служивых и говорить нечего, не хворали почти. Хозяин свой уговор выполнил, похлопотал в высших инстанциях. Как ни жаль ему было отпускать Зена на волю, но слово дадено, его держать надобно. Вышел китаец на свободное поселение, и даже каким-то образом ему паспорт советский выправили. Числился он по той ксиве бурятом с фамилией Кукушкин, имя – Зен, отчество ему Хозяин, своё вписал – Иванович, так как за брата считать со временем начал. Паспорт есть – ты уже гражданин. Покрутился Зен Иваныч на поселении возле своего лагеря пару лет. Потом поставил Хозяина в известность, что дальше ему надобно двигаться на юг, сначала на Алтай, а там видно будет. В случае надобности какой в нём, даже место указал на карте, где его в ближайшие годы сыскать удастся. Хоть и далеко от зоны тот Алтай, но по сибирским меркам, как говорится: сто километров – не расстояние, сто рублей – не деньги, а сто лет – не старуха. В случае крайней необходимости – отыщут. А так как одного смышленого сидельца он основам своих премудростей обучил, то надеется, что в том не случится необходимости. Так и появился он на острове, давно это уже было, лет восемь-десять назад. А рассказал эту историю о нём один зек, что в том лагере, где всё происходило, чалился, да то лишь одна история про чудного китайца, каких много рассказывали с различными дополнениями и прикрасами. Что из них правда, а что вымысел – трудно сказать. Но народ в них верил, ибо уж больно загадочен был иноземец. Да и благоволили к нему, ведь польза людям от него шла, а это главный показатель добра в суровых сибирских реалиях.

Сергей поднялся рано, он сам не понял, спал ли вообще. Видимо, всё-таки спал, потому, как из привычной лёгкости просыпания его сразу бросило в тяжесть осознания горя и тех забот, которые ему предстояли сегодня. Мария лежала, принявши на ночь бабкиных отваров. Её лицо было спокойно и безмятежно, будто бы снилось ей что-то доброе. Он не стал её будить, пускай этот сон продлится ещё какое-то время. Но и оставлять её возвращаться в горькую реальность одну, было бы сейчас нечеловечно. Сергей решил пойти сначала к соседям, что приютили старшеньких, попросить их привести детей домой и побыть с его семьёй, пока он не вернётся с района, куда правило предписывало ему подаваться узаконить свершившееся несчастье. Машина его была в исправности, за дорогу он не беспокоился, но хорошо бы взять в помощь кого из женщин, понимающих толк в формальностях, и кому горе не мутит рассудок, ибо не их кровинушку везут в больничный морг. Порешав дела с соседями и договорившись с боевой Антониной о сопровождении его в райцентр, он решил забрать у китайца тело сына и уже с ним идти в гараж греть машину перед дорогой, чтобы не затягивать и быстрее завершить это тяжкое предприятие. Антонина засобиралась к Зену с ним, чтобы не отягощать отца ношей, дабы облегчить ему заботы перед сложной дорогой. Когда они по скрипучей, неплотной тропке подходили к китайской хате, то не увидели, как обычно, встречающего на пороге Зена. Это было странно, так как даже не помнилось такого случая, чтобы он не стоял у двери, когда к нему приходили люди. Чуял он их, что ли, или у окошка всё время сидел и наблюдал? И в дом-то к нему попадали редкие гости, всё больше общались с ним на крылечке или у завалинки. А коли и попадали, так дальше светёлки не пускал их китаец никогда, ни за печь, с отгородкой из сплетённых прутьев, ни, тем более, в «тёмную», где, по слухам, хранились у него снадобья, по тайге собранные. Они потоптались у двери, наделав шума, но та не отворялась. Тогда постучали. Запоров не было, в хате стояла тишина. Они толкнули дверь и вошли в холодные сени. Пошумев тут ещё, для приличия и привлечения внимания, отворили дверь в главную комнату, и обалдели, застыв, как столбняком пронятые. В натопленной по-банному хате, стоял стойкий дух трав, ладана и ещё какого-то нестерпимо вонючего варева. За грубым столом из неструганных досок, на зелёном ящике из-под патронов, дополненных сверху подушками, сидел Саня. Он копался в стоящей перед ним тарелке сомнительной еды, и с видимым удовольствием потреблял её. Китаец сидел рядом с незажженной трубкой во рту и умилённо наблюдал эту картину.

– А, гости, – произнёс он, улыбаясь, видно было, что для него они были сюрпризом. – А мы тут завтрак затеяли. Садитесь к столу. Я по осени припасов сделал, вот лягушек каких жирных насушил. Очень хорошая еда для энергии, ему сейчас побольше такой еды надо. Да и вам полезно будет, ведь, поди, не ели ещё сегодня ничего? Ну, попробуйте, чуть-чуть.

Лицо Сани было невозмутимо, даже когда вошли взрослые, он лишь глянул на них своим пронзительным взглядом и продолжил трапезу. Красные пятна обмороженных щёк лоснились от какой-то китайской мази, и чувствовал он себя явно не плохо, будто и не умирал вчера вовсе. Что происходило в этом доме ночью, так и осталось для всех секретом. Чем оживил Зен ребёнка, и помирал ли тот в действительности, или просто примерз сознанием, сейчас уже трудно сказать. Что-то китаец мудрёное объяснял про его сердце, которое посчитали остывшим. Будто оно на самом деле билось, но как у лягушонка, раз в три минуты. Вот почему ему и следует есть сейчас лягушачье мясо. Народ так ничего и не уяснил, но понял, что лучше и не лезть в это дело, не их оно понимания, и науки сюда с логиками лучше не привлекать. Антонина лишь ляпнула от изумления что-то типа: «Да он колдун шаманский». На что китаец ответил, что он тут ни при чём, что есть Силы у Природы, и Знания, которые сейчас уже позабыты людьми, и фокусов тут никаких быть не может, всё просто и объяснимо, только объяснения эти сути им не раскроют, ибо не все готовы их воспринять. Надо просто верить и любить Жизнь, и тогда она отвечает взаимностью. Он ещё много говорил диковинного, что сердцем чувствовалось, но в понимание не складывалось. Однако радости объяснения не сильно надобны, посему никто и не докапывался до истины всех китайских загадок. Да и в чём она, истина? Вот сидит Саня, живой и здоровый, вот в этом и истина. А уж какая она, Бог её ведает.