Василий Лягоскин - Белое проклятие караханы

Внезапно в зеркале появился огромный клюв. Полная мертвой плоти лодка, медленно плывущая по Большой реке, привлекла к себе внимание семьи черных воронов. Клюв стремительно вырос в размерах и стекло покрылось четью мелких трещин. Узох закричал, прикрыв ладонью левый глаз, в который словно попал осколок волшебного стекла. И этот крик донесся до умершего уже мозга Чернобородого. Тело его вдруг вздрогнуло, и даже попыталось приподняться, но лишь скатилось с груды других трупов. Тяжело груженая лодка накренилась и, зачерпнув краем борта волну Большой реки, вдруг начала переворачиваться, роняя свой страшный груз в воду – навстречу жадным пастям обитателей речных глубин.

Зеркало, покрытое узором трещин, налилось голубым, темнеющим с каждым мгновеньем цветом. Узох бросился к дверям, понимая, что совсем скоро и этого цвета не будет – как только глаз Чернобородого разжует какая-нибудь прожорливая рыба.

– Любина ко мне, быстро, – бросил он в отворившуюся дверь, и мертвая тишина, которая всегда сопровождала колдовские бдения Узоха, взорвалась топотом ног, а потом и криками прислуги.

Через несколько минут перед Повелителем стоял, не поднимая от пола глаз, человек, которого можно было бы назвать его любимцем – если бы он вообще мог питать к кому-то чувства, отличные от презрения и превосходства. Узох коротко, но емко вывалил на Любина запас информации, которой тот должен был обладать. Белолицый адепт с лицом ангела и душой прирожденного убийцы молча кивал, запоминая.

– Убей всех, сколько бы их не осталось, – проскрипел ему прямо в лицо Узозх, – и стариков и детей. И последнее – самое главное; если будет что-то происходить непонятное, нажми на левый глаз – вот так!

Жесткий палец Повелителя ткнулся в глаз Любина, но тот не шелохнулся, замирая в ужасе. Повидавшему, казалось, все на свете убийце стало не по себе, когда в его мозг ворвались слова колдуна – непонятные и странные. Лицо Повелителя с покрасневшим глазом оскалилось в торжествующей улыбке и Любин почувствовал, как его затягивает в себя зеркало, покрытое странным узором трещин.

Сила Повелителя росла, и теперь он мог перебросить человека туда, где был лишь намек на его магию. Потому он и спешил, пока глаз Чернобородого не растворился в брюхе какой-нибудь речной твари.

Любин вдруг ощутил вокруг себя холодную воду и мгновеньем позже с громким всплеском всплыл в Большой реке, откашливаясь и отплевываясь. Едва обсохнув, он зашагал через лес в направлении деревни рода Ясеня, срезая угол, образованный течением Русинки и Большой реки, в которую она впадала.

Потому его и не встретил Свет, который, закончив свое скорбное дело, погрузил в лодку охотничий припас и Волка и оттолкнулся веслом от родной земли, чтобы, возможно, никогда больше не ступить на нее.

Он проплыл по Большой реке несколько дней, замечая на берегу все больше следов человеческой деятельности и останавливаясь только для пополнения припасов. Учитель говорил ему, что в подлунном мире зла куда больше, чем добра. В этом Свет убедился при первой встрече с чужими.

Сумерки уже накрывали собой реку и лес, тесно подступивший к ней, когда кто-то невидимый в чаще грубо окликнул его. Свет не успел ответить, услышав вдруг нежное шипение летящей стрелы. Острие вонзилось в то место, где только что сидел охотник, и с прикрепленной к стреле горящей пакли в лодку плеснуло пламенем. Свет, а вслед за ним и Волк, с шумом отправились к противоположному берегу Большой, чтобы переждав, по широкой дуге вернуться туда, где шумели, что-то выкрикивая и смеясь, неведомые враги.

На лесной поляне, у края которой затаились охотник со свои псом, кипела жизнь. Освещенные большим костром, пили, ели, смеялись; а порой и ругались с дюжину крепких, совершенно разбойничьего вида людей. Среди них чужаком выглядел низенький, весь круглый человечек в богатых одеждах. Нужно было очень недолго всматриваться в это лицо, в его порочные плутоватые глазки, заплывшие жиром, как и все остальное в теле, чтобы понять, что ватага грабителей и насильников – самое место для него.

В дальнем от Света конце поляны паслись стреноженные кони; стояла большая крытая повозка и шевелилась какая-то смутная темная масса.

Сидевший у костра огромный человек поднялся, подхватил пылающую ветку и направился к повозке. В дрожащем от ветра свете факела отразились человеческие фигуры, жмущиеся к колесам; связанные или скованные незримыми на расстоянии путами. Великан нагнулся к одной из них; звякнули о стальные оковы ключи и жертва, издали очень маленькая, оказалась на широком плече. Раздался пронзительный девичий крик, подхваченный проклятьями остальных узников. Тут же к ним присоединились громкие вопли боли, сменившиеся стонами, поскольку огромный башмак с размаха ткнулся в ребра одного из вопящих.

Сидевшие у костра разбойники громко захохотали, перекрыв проклятья. Насильник приблизился к костру и принялся рассматривать и ощупывать хрупкую девчушку на весу, словно в руках у него была кукла. Лишь толстячок сверкнул порочными глазками и пробормотал вполголоса по-дугански, сколько он вычтет из доли добычи великана.

Тот, не обращая ни на вопли, ни на хохот подельников, а тем более на злобный шепот толстяка никакого внимания, удовлетворенно кивнул своим мыслям, и направился во тьму, пройдя всего в двух шагах от затаившихся охотников – Света и Волка. Он не заметил, как две серые тени скользнули вслед за ним.

В эти мгновенья Свет видел перед собой яркую, хоть и неприятную картину суда над подобным насильником в родной деревне. Он, еще маленький, стоял в кругу родичей, в центре которого переминался с ноги на ногу молодой парень, не смевший поднять на людей глаза. Не воспринимавший реальности, набравшийся дополна пьяной браги, парень шел поутру по лесной тропе и встретил – на ее и свою беду – односельчанку, совсем молоденькую девушку. Зажав широкой ладонью рот жертвы, он потащил ее в кусты.

Теперь он стоял, не смея поднять глаз, ожидая суда Совета, который не всегда был жестоким, но почти всегда – справедливым. Суд был скор – и тут же последовало наказание. Поваленный наземь насильник, удерживаемый крепкими руками сельчан, не сопротивлялся, и лишь тонко закричал, когда его естества коснулся холодный острый нож коновала. Последний, испуганно оглянувшись на родичей, пожал плечами, и полоснул по живой плоти. Он сделал свое дело быстро – ведь до этого он уже лишил ненужной мужественности великое множество бычков и поросят.

Свет, с усилием отогнав тягостные воспоминания, беззвучно обрушился на остановившегося насильника. До сидящих вокруг костра донесся лишь хриплый стон, который они встретили новым взрывом хохота и непристойностей.