Алексей Доброхотов - Легенда о Пустошке

И еще одно важное обстоятельство заставляло юношу упорно брести через темный лес по разбитой тракторами дороге.

Натан Григорьевич имел дочь Анну. Можно сказать, невесту на выдане. Роскошную, раскрепощенную девицу, вкусившую все прелести красивой жизни и не привыкшую себе ни в чем отказывать. По словам шефа, она гуляла то где-то в Америке, то в Венеции, то в Париже, то отдыхала от чего-то на каких-то островах. Появлялась в магазине редко, но всякий раз шумно. Стремительно влетала в маленький кабинет папаши за очередной суммой денег, вырывала ее с визгом и криками. Натан Григорьевич всякий раз отступал, не мог долго сопротивляться, сдавался и потом долго ругался на свою уступчивость, выплескивая негодование на голову помощника. Единственная дочка, любимая. Баловал ее антиквар на свою голову.

В тайнике своей души Станислав наделся через год-два завоевать сердце гордой красавицы. Покорить своими невероятными успехами. Войти в семью антиквара на правах члена, а после смерти патрона взять полностью дело в свои руки. Сыновей Натана Григорьевича он всерьез не воспринимал. Слишком они избалованы, не меньше сестры. Привыкли все получать сразу, немедленно. Им не хватало усердия и такта. Особенно там, где требовалась большая выдержка, главным образом в разговорах с пожилыми людьми. Станислав видел, как они злятся на несговорчивую старушку, упорно настаивают на своей цене, ругаются почем зря, вместо того, чтобы поговорить с ней о трудностях жизни, расположить к себе и затем уже облапошить. И та уходила от них обиженная, уносила с собой свою безделушку, лишая возможности получить с нее неплохой навар.

Вот Натан Григорьевич другое дело. Он само обаяние, выдержка и кураж. Он может бесконечно любезничать с самой последней падалью, если разговор касается удачной сделки. И оставаться безучастно жестоким к тем, кто пытается развести его на деньги. Кроме дочери, конечно. Но это семейные терки. У него есть чему поучиться. Мастер своего дела. Первостатейнейший лицедей.

Подняться до вершин своего учителя, превзойти, вырваться вперед и покорить мир, вот основные мотивы, неумолимо толкавшие бедного юношу в скользкую грязь за воплощением мечты.

* * *

В сельмаге деревни Селки Станислав обратил внимание на губастого маленького мужичонку с разлапистыми грязными руками, жалостно созерцавшего большими собачьими глазами ровные ряды недоступного фабричного зелья. Перекинулись парами фраз. Возможность сравнительно легко отовариться моментально настроила того на общительный лад и вскоре он весьма охотно сменял потрепанную старухину икону на сто полновесных рубликов. Мужичку было тоскливо, душа просила культурной беседы. Променяв чуждый лик неясного существа, ничего хорошего в этой жизни не давшего, на три бутылки дешевой водки, он охотно поведал залетному пареньку про всех окрестных обитателей, ни за грош сдав их пороки и тайные страсти.

Про Марью Петрову рассказал почти сразу, как только узнал о цели визита хорошего городского человека.

– Этого добра у ней много. Самые разные. Какие хошь. Но… – многозначительно почесал мужичок грудь под промусоленным пиджаком, – Баба она вредная.

– Чем же она вредная? – поинтересовался Станислав.

– Увидишь, поймешь. Не любит нашего брата.

– Это почему?

– Ведьма. Вот почему.

– Да ну? – удивился начинающий антиквар, – Настоящая?

– А то как же?

– И на метле летает?

– Этого сказать не могу. Не видел. Зря врать не буду. Но меня один раз от хвори вылечила.

– Это как?

– Застудил я в позапрошлом году спину. По осени в канаву упал, случайно. Пока добирался до дома прохватило. Хорошо мужики на тракторе довезли. До нее. А то б издох. Далече она живет. Там, за лесом. Так она дала мне чего-то горькое, пошептала чего-то над ухом и все. Как рукой сняло. Во как, – пояснил мужичок, – Я ей потом крышу перекрывал этим, рубероидом. У нее прохудилось, ветром подрало. Так я новый поверх настелил. Весь день работал. Одной вареной картошкой кормила. Чуть не издох там на крыше. Что б ей пусто было.

– Что ж сразу не ушел?

– Нельзя. Хворь вернется. Отработать надо. Вот и корячился.

– Так она значит не ведьма, а целительница, – уточнил Станислав.

– О точно. Мужика у нее не было. Так и живет в девках, – довольно хрюкнул мужичок.

– Это тут при чем? Я имел в виду, что она знахарка.

– Какая хрен разница. Девка она и живет одна. Одно слово «чертова дочка».

– И далеко до нее ехать?

– Пешком чесать. По лесу. Километров пять.

– Это почему?

– Дорога разбита. Твоя чихалка не пройдет. Туда только на тракторе. И то сейчас не проедет. Реку разлило. Моста, считай, нету. Люди так, по бревнышку, ходят. Но ты мужик крепкий. За день обернешься, – прикинул мужичок.

– И как ее там найти?

– Не сложно. Там домов раз, два и обчелся. Ее крайний, возле речки. Не спутаешь. Хлеба купи и топай, – напутственно посоветовал мужичок.

– Это зачем? – удивился Станислав.

– Городской, темный, – улыбнулся он щербатым ртом, явив недостачу трех передних зубов, – Они ж за пять километров живут. В лесу. Откуда у них там хлеб? Медведь его, что ли, принесет?

– Спасибо. Обязательно возьму.

«Девятку» Натана Григорьевича Станислав оставил в деревне возле магазина под присмотром мужичка, накинув тому две десятки за караульную службу. Купил десять буханок хлеба, набросил на плечи брезентовый макинтош, сунул в рюкзак каталоги, на случай компетентной беседы для пущей важности, и направился в дорогу, искренне надеясь вернуться засветло. Но просчитался, заплутал. Когда же добрые люди встретили его среди бескрайних заросших полей и указали на путь истинный, то дело уже клонилось к вечеру. В результате проходил Станислав лишних километров семь, а то и все восемь. А тут еще дождь… будь он неладен.

* * *

Свет в окошке Станислав увидел, когда солнце опускало занавес. Дождь к этому времени кончился. Макинтош промок. Рюкзак протек. Хорошо еще по старой привычке каталоги в полиэтиленовые мешки уложил. Но продукты явно подпортились.

Отыскать дом Марьи Петровны в маленьком заброшенном селении оказалось делом нехитрым. Из трех домов, стоящих возле берега, два почти развалились и только в одном, вросшем в землю по самую крышу, теплился свет. Видимо, там и проживала Марья Петровна.

К концу своего путешествия юноша имел довольно жалкий вид. Вымотанный раскисшей дорогой, промокший, голодный с единственной мыслью в голове найти сухой теплый угол и завалиться спать. Влекомый главным образом только этим желанием, он решительно постучал в окно.

– Верка, опять ты? – раздался из глубины дома женский голос, – Чего надо?

– Извините, не могли бы вы выйти на одну минуту?