Валерий Тимофеев - Вопреки всему

А после был ВЕЧЕР! Незнакомые дяди и тети, набившиеся в нашу небольшую комнату, обнявшись, пели и плясали, взвизгивая и приседая. Где-то за полночь все угомонились и потихонечку куда-то рассосались, остались только двое дядек в кителях с кучей блестящих орденов и медалей на груди, сидевших, обнявшись, за бесхитростным столом с остатками еды и пустыми бутылками, и один из них (помню, что майор Колмогоров), колотя здоровенным кулачищем по столешнице, так что все на ней подпрыгивало, вытирая тыльной стороной ладони раскрасневшееся лицо, повторял, как в бреду, одну только одну фразу: «Сука Жуков! Сучара!»

После я долго пытал маму, кто такой Жуков и почему он собака, но мать, отшлепав меня по попе, строго-настрого запретила вспоминать об этом. И только прочитав уже в зрелом, а скорее преклонном возрасте книгу Виктора Суворова «Тень победы», осознал, почему же майор так «сучил» Великого Маршала Победы.

Прошло-то всего пара месяцев, и вдруг днем неожиданно нашу комнату заполонили деловые такие парни в солдатской форме и, несмотря на отчаянные вопли обеих бабушек (мама и дед были на работе), стали быстро-быстро вытаскивать весь наш нехитрый скарб во двор, сваливая его в кучу. Оказывается, всю войну мы жили на «уплотнении» в трехкомнатной квартире майора интендантской службы по фамилии Серебро. Вечно хитро улыбчивый, упитанный такой дядька, с пузом, выпирающим из-под «диагоналевой» гимнастерки, лебезящим голоском расспрашивающий о нашем здоровье и изводящий всю нашу вечно полуголодную семью обалденными запахами какой-то еды, приносимой им с «работы» и исчезающей затем бесследно на ихней «половине», после войны вдруг сразу резко изменился. Невесть откуда вдруг прорезался командирский такой рык, обрушивающийся на нас при каждом удобном случае, естественно, когда мама была на работе, и, как финал, неожиданное «законное» выселение «уплотненцев». Примчавшаяся с работы мама, обнаружившая плачущих стариков над грудой немудреного хлама, своего сына, гордо охранявшего это барахло с кобурой из-под ее именного «Вальтера», крепко зажатого промеж двух вспотевших ладошек, рванула на поиски вмиг исчезнувшего майора, увы, безрезультатно, а то вот была бы потеха. Моя мамуля, чемпионка Управления милиции по лыжным гонкам и рукопашному бою, наверняка бы начистила «свистульку» этому вояке. Вскорости подошла «полуторка», и мы очутились уже в коммуналке «Городка милиции» на Чапаева, 14.

Начался очередной виток нашей непростой жизни.

Прямиком под нашими окнами по улице Большакова протекала узенькая вихлявая речка, нареченная «говнотечкой». Сразу же за речушкой, на крылечке своего старого деревянного дома частенько сиживал бородатый дедок – известный уральский сказочник, писатель, добрыми сказами которого зачитывалась вся наша детвора, Павел Петрович Бажов 15 15 Уже будучи взрослым, прочел как-то в периодической печати, что за подписью доброго дедушки Бажова, когда он был председателем какого-то там комитета по архитектуре, были разрушены и напрочь уничтожены многие уникальные уральские памятники старинного зодчества. и, попыхивая неизменной трубочкой, созерцал вместе с любопытной голопузой пацанвой, как у самого мостика деловито колупает речную грязь, промывая затем в ситах и лотках, бригада вольных «старателей». Самое же интересное было опосля, когда ребятня, высунув от любопытства языки и швыркая сопливыми носами, с восторгом отслеживала выжигание ртути в чугунной сковородке и последующий сбор темного ноздреватого готового продукта – золота – в цельную столовую ложку с горбом! Каждый вечер. А потом дедушка Бажов помер, речку закатали в асфальт, понатыкали высокие каменные дома вокруг, социализм лопнул, и мы оказались там, где мы и оказались. В речке. В нашей речке, где, как завсегда повелось на Руси великой, поверх светлого золотого дна зачастую катится мутный поток с переваливающимися на течении ошметками говна.

Мое спальное место было устроено в проходной комнате коммуналки на три семьи, а напротив, на узкой раскладушке, прозябал проводник служебной собаки дядя Сеня Казакевич. Вечно поддатый, неряшливый и небритый, он, когда не был на дежурстве, донимал меня, маленького огольца, какими-то глупыми россказнями, развлекая только иногда процессом чистки своего табельного ТТ, который он собирал и разбирал несчетное число раз за день. И вот однажды, размахивая пистолетом и неся какую-то околесицу, он повернулся ко мне и… Вдруг черное дуло оглушительно бабахнуло, полыхнув огнем, и мимо моей щеки шустро шмыгануло что-то очень горячее, странно чмокнув в прикроватную стенку. Сеня, выронив дымящийся пистолет, с воплем рванул ко мне, ощупывая со всех сторон, причитая и рабски заглядывая в глаза, а затем, очень уж грубо руганувшись, схватив свои нехитрые шмотки и оружие, в диком темпе вылетел наружу. Пришедшая неожиданно рано с работы мама обнаружила свое чадо сосредоточенно колупающим аккуратную круглую дырку в обоях над своим изголовьем. Ну, что потом было! Всем досталось, а виновника торжества она изловила попозжее и уж оттянулась на нем на всю катушку. Но черная дырка пистолета, хищно глянувшая однажды мне в лицо, нет-нет да и всплывет в памяти.

На коммунальной кухне теснотища. Потрескивающая сыроватыми дровишками печка загромождена кастрюлями и сковородками, в которых чтой-то там аппетитно шкворчит и булькает, рефлекторно вынуждая сглатывать набежавшую слюнку маленького сорванца, притулившегося в самом углу и вожделенно пялившегося на всю эту вкуснятину. Достался же ему только самый краешек раскаленной плиты, на котором он жарит нарезанную кружочками и посыпанную крупной солью картошечку. Картошка коробится, румянится и, постреливая коричневатой корочкой, так и просится в рот. Раскрасневшаяся от жара тетка Нина, жена дяди Пети, бывшего разведчика и балагура, все время теснит своим пышным боком то меня, а то и мою бабулю, добродушно ворча и что-то приговаривая. Сам же дядя Петя, умостившись на хилой табуреточке, курит одну за другой вонючие папироски типа «гвоздик» и что-то благодушно бурчит, с любовью поглядывая на свою половину. А в кармане коротких штанишек у меня уже долгонько обосновался выменянный на «колоб» 16 16 Колоб – круглый подсолнуховый жмых, мечта всех огольцов послевоенного времени. драгоценный винтовочный патрон от трехлинейки. Желтенький и крутобокий, с хищной острой мордочкой и круглым аккуратненьким медным капсюлем, он давно не давал мне покоя, и я все тискал и ласкал его своей ладошкой, подспудно ощущая ту страшную силу, что была в нем так безобидно запрятана.