Олег Гончаров - Ночь Сварога. Княжич

Но и на этот раз собаки не подали голоса.

– Видно, закормили их древлянские граничники, – подумалось человеку. – Ну, так мне это на руку.

Он быстро поднялся по лестнице на верхнюю площадку. В притворе чуть задержался. Вгляделся. Точно. Спит караульный. На копье оперся и спит. Да и от чего бы не поспать, когда такой туманище. Все одно же не разглядишь ничего. Токмо глаза надорвешь. Вот и прикрыл их, чтоб отдохнули.

А чаша с сигнальным костром без присмотра осталась. Вон и кресало рядом лежит. И дрова в этой мге отсырели. Не год разом вспыхнут. И навряд ли сквозь такой туман разглядят на соседних заставах тревожный огонь. А значит, и проку в нем нет.

Но почуял вдруг сквозь сон караульный, что не один он на башне. Пересилил себя. Один глаз раскрыл. И заметил он этим глазом, как из притвора выползает тень. Человек по обличию. Чужой человек. И второй глаз раскрылся. А разом с ним рот. Да окликнуть нежданного гостя караульный не успел.

Пущенный крепкой рукой нож своим тяжелым холодным жалом выбил передний зуб караульному. Врубился в мягкую глотку. Согрел свое жало хлынувшей кровью. Пробил нёбо. С хрустом скребнул о шейный позвонок. Вонзился в столб, подпиравший тесовую крышу. И остановился.

Так и остался стоять караульный, прибитый к столбу, сжимая в руках ненужное уже копье. В мертвых глазах застыл предсмертный ужас. А из открытого рта торчала костяная рукоять.

А гость уже скатывался по лестнице вниз. Туда, где в нижней клети спали граничники.

Троих он срезал тихо. Привычным движением скользнув по горлу коротким мечом.

С четвертым заминка вышла. Чутко спал тот. Вот и смерть свою почуял.

Пробил меч грудь граничника. Тот пару раз, словно рыба, на берег выброшенная, хватанул ртом воздух, да и затих.

А тут, наконец-то, и собаки очухались. Завыли тоскливо, лаем залились. Плохо. Дело еще не кончено. Мешают. Только что теперь поделать? Да и некогда делать что-то.

На незнакомца уже следующий враг вылетел. Копье у него в руках. Норовит подколоть, словно куропать. Да, вишь, тесно с копьем в небольшой клети. Несподручно. А с мечом коротким – в самый раз.

Взлетел меч и вниз опустился. А вместе с мечом вниз копейное древко полетело. Об пол стукнулось. И пальцы, то древко сжимавшие, горохом по полу застучали. Взвыл граничник. Волчком от боли завертелся. Тут и добил его незнакомец.

А уже еще один за своей смертью спешит.

– Даждьбоже с нами! – кричит.

Да спотыкается об упавшего соратника. Падает. И, падая, понимает, что летит на выставленное вперед лезвие. И уклониться хочет… чтоб неминучее вскользь прошло. А никак не может. И со всего маху напарывается на клинок. Стонет жалостливо. По полу катится.

Тут еще один появляется.

– Да сколько же вас?! – мысль мелькает и уносится прочь.

Этот не так прост. Отбивает клинок, в сердце намеченный. Сам в атаку идет. Не нахрапом. Расчетливо. Знает цену мгновению. Знает, когда вперед наступить, а когда и назад отскочить.

Такого на испуг не проймешь. Как бы самому живым остаться. И наскоки его умелы. И защита его крепка. Только поворачиваться успевай. С таким не в поединке, а за столом посидеть бы. Или вместе поупражняться. Многому он научить бы смог. Вот, например, как так лихо у него получилось меч выбить, да от хлесткой, с пришитыми по краям свинчатками, полы плаща увернуться.

– Видно, и мне пора в Вальхаллу, – понял незнакомец, только ошибся.

Выронил вдруг граничник занесенный для последнего удара меч. И рухнул под ноги гостю незваному.

– Жив, Олаф? – послышался знакомый голос.

– Да, Свенельд, жив, – ответил.

– Живые еще есть?

– Только собаки, да мирники 16 16 Мирники – не ратные люди, живущие при граничных заставах и городах. Кузнецы, пекари, пастухи и т. д. .

– О них уже можно не беспокоиться, – Свенельд (первый из троицы, высадившейся недавно на Древлянский берег) вытер свой меч о рубаху граничника и вложил в ножны.

И только тут понял, что больше не слышит собачьего лая.

– Ты как очутился здесь? – спросил он Свенельда.

– Да вот решил проверить, как ты с граничниками справляться будешь. И успел вовремя.

– Ты мне жизнь спас.

– Сочтемся. Пора возвращаться. Там уже нашего знака ждут.

Третий, угрюмый на вид, стал подниматься вверх по течению реки. Долго шел вдоль берега, кутаясь в туман, да так никого и не встретил. Спугнул только лося с водопоя и поднял на крыло чирка.

– Ну, и хвала Одину, – шепнул он и повернул обратно.

Довольно долго на берегу не было признаков движения. Ни звука. Уже стало казаться, что лодка просто оставлена кем-то из рыбаков. Только река тихо, но настойчиво толкала ее в борт, стараясь сорвать с привязи и увлечь за собой на встречу с батюшкой Днепром.

Наконец, низкая наволочь начала светлеть, обозначив начало нового дня. Туман, уставший от ночного лежания на мягкой перине реки, стал подниматься к небу.

Очнувшись от короткого летнего сна, большой окунь шугнул стайку рыбьей мелюзги, притаившейся в зарослях камыша, и обезумевшие от страха уклейки бросились врассыпную, выскакивая из воды и снова шумно плюхаясь в реку.

В этот момент возле лодки, словно из-под земли, выросли три человеческие фигуры, укутанные в тяжелые от сырости плащи.

– Ну? Что у вас? – тихо спросил Свенельд.

– У меня чисто, – ответил угрюмый, а Олаф просто кивнул молча.

– Хорошо. Пора давать сигнал.

Свенельд повернулся к реке, сложил руки ковшиком, поднес их к лицу и призывно закрякал селезнем.

Почти тут же над рекой разнеслось ответное кряканье утицы. Дескать, жди суженый мой, сейчас прилечу. Но вместо шуршания утиных крыльев послышался громкий плеск весел. И, точно диким зверем, вырвался на волю, пугая летнее утро, многоголосый шум переправы.

Спустя некоторое время, разрывая остатки тумана, на глади Ирпеня показался большой, тяжело груженный плот. На плоту сидело несколько гребцов. Но это были вовсе не рыбаки. Это были ратники в полном вооружении. Посреди плота, точно изваяние, высился боевой белый конь. Он испуганно таращился вокруг, недовольно фыркал и стучал копытом о деревянный настил. Но шесть крепких ремней, закрепленных за сбрую и привязанных к железным скобам, не давали ему свободы.

По бокам от коня, держась за его узду, стояли два человека.

Плот скрежетнул по прибрежной отмели и зарылся носом в песок недалеко от лодки разведчиков.

Пока воины освобождали коня, первый, высокий, с ног до головы одетый в броню, стал выбираться на древлянский берег. Он был несколько неловок. Поскользнулся на мокрых бревнах плота, но крепкая рука второго человека не дала ему упасть. Второй был коренаст и крепок. Тяжелая броня, которая совсем не казалась на нем тяжелой, тяжелый взгляд, тяжелый боевой топор на плече и рука, крепко сжимающая чужой локоть, говорили о том, что этот человек обладает недюжинной силой. Седые варяжские усы, заплетенные в тонкие косички, свисали из-под железных колец брамицы. Никогда этот человек их не брил, и длина их говорила о том, что этот варяг стар. Очень стар.