Михаил Рыбка - Моя палата

– Покушай хоть немного, Стенька… – произнеся эти слова, тетя Наташа убежала на свое место раздавать чай остальным пациентам.

Степан сидел и смотрел в свою тарелку, склонившись над ней. Его нос не чувствовал никаких запахов, живот не выдавал позывов о готовности к приему пищи, его губы не хотели разомкнуться с тем, чтобы отправить внутрь организма пару ложек. Он с ужасом думал о том, что произойдет с пищей внутри его организма, о том, как огромные жернова его желудка набросятся на эти крохотные набухшие зернышки, как они потеряют свой естественный первозданный вид и превратятся во что-то такое, о чем даже говорить страшно. Постепенно его тело кренилось в сторону стола все больше, горный массив позвонков на его спине выдавался наружу все выше и выше, пока не стал проступать под халатом, будто натянутая между шеей и копчиком цепь. Ребра кололи его внутренности, стягиваемые сухой натянувшейся кожей. Чем дольше Степан глядел в свою тарелку, тем дальше становился от мысли положить в рот хотя бы маленький кусочек еды. Он уже давно не чувствовал голода, а вместе с ним ушел и страх перед созерцанием своих останков в зеркале. В конце концов, зеркало он видел лишь один раз на дню, черпая из него ненависть к себе и ко всему миру. Его сил хватило только на то, чтобы наклонить чашку, не отрывая ее от стола, и несколько раз сунуть в теплый чай язык. Чай был крепче обычного, и вкусовые рецепторы его языка затанцевали, буравя края этого органа острым сверлом. На какой-то короткий миг швартовые канаты, которыми он держался за голую пристань стола с худыми черными ножками, оборвались и безвольно повисли на его плечах. Сидеть ровно сил не оставалось, и он грудью навалился на тарелку, мягкие ребра поддались ее тугому сопротивлению, и, казалось, повторили ее почти идеальную круглую форму. Степан, шумно дыша, без сопротивления завалился вперед. Его голова коснулась ламинированной поверхности с зелеными узорами-разводами.

Он не услышал, что в столовой практически никого не осталось. Поварихи принялись сносить опустевшие кастрюли обратно на кухню, строя из них в глубокой мойке пирамиды. И когда из всех достопримечательностей в этом помещении остался только он один, старшая повариха вновь зацепилась взглядом за его худую, дрожащую от беззвучного кашля, спину. Ждать ее реакции пришлось недолго.

– Наташка, глянь-ка, у нас тут утопленник. Утопился он в твоем чае. Говорила тебе, что чай твой отрава, но чтобы в нем тонули – это впервые!

Наталия поджала губы и кроткой походкой подобралась к Степану. Она коснулась его плеча, подумав, что прикасается не к плечу человека, а к холодному кирпичу.

– Стенька, ты чего? Уснул, что ли?

Степан усилием воли разрезал спекшиеся веки и опять захрипел, пытаясь прокашляться.

– Стенька, ты не поел опять? Подымайся, вот так, давай. – Наталия обняла его за грудь и легко подняла вместе с теми «семьюстами тысячами тонн мешков, набитых хлопком и табаком» , которые лежали на его спине.

Он лишь покосился в ее сторону, переведя затем взгляд в другой угол столовой. Руки ему пришлось опять закинуть на стол, иначе усидеть в этом положении не удалось бы никак. Наталия села на стул рядом с ним, пододвинула к нему тарелку и безапелляционно заявила:

– Стенька, не поешь – не уйдешь никуда. Понял? Вот так.

Повариха из проема кухонной двери подняла грязный кулак и затрясла им, словно размахивая невидимым флажком.

– Наташка, кончай возиться с этим прокаженным! У тебя вон дел полно! Лучше собаке нашей отдай, от ней толку больше!

Наталия сжала кулак до появления на коже белых пятен, но не ответила начальнице. Она старалась заглянуть в глаза Степану, пристыдить его своей жалостью и состраданием, но никак не могла натолкнуться на тропинку, по которой убегал его взгляд. Она перевела глаза с области его глаз на его уши и ужаснулась: за ними висел комок сбившихся волос. Она машинально потянула его и без всякого усилия вытянула из его головы добрый клочок. Степан даже не заметил этого.

– Да что же это… Господи… – Наталия вдруг зарыдала, вскочила и бросилась вон из столовой, стараясь миновать встречи с любой живой или уже не живой душой, которых водилось в этом месте предостаточно.

Повариха снова вышла из кухни и хищным взглядом уставилась в спину Степана. Подумав с минуту, она оценила, что навару с такой добычи будет маловато, потому вышла в коридор и закричала во всю мощь своих прокуренных легких:

– Тома! Ты где, фурия? Подь сюда, мигом!

Вдалеке тюкнул замочек и ярко накрашенные губы задали вопрос:

– Чего?

– Сюда иди, тебе говорят! Тут один твой кандидат загробных наук застрял между стулом и столом. Иди, спасай! А то жалобу на тебя накатаю!

– Мадам, – равнодушно произнесли губы, – вам жаловаться уже поздно. Ваш последний шанс уплыл вместе с «Титаником».

– Вот коза облупленная! Сюда пошла, тебе говорят!

– Да иду уже, иду! – ярко накрашенные губы выплыли из кабинета и за компанию с грудью принялись расталкивать воздух в коридоре.

Томины каблучки заскрежетали металлическими набойками по выскобленному кафелю. Она подошла к Степану и присела на стул, где ранее сидела Наталия.

– Стенька, здорова!

Степан лишь кивнул головой, не поворачиваясь.

– Знаешь, что люди говорят? Что за кашу у нас сегодня премия будет. Главврач хотел каждому печенья выдать. В честь нового года.

Степан всегда имел резерв сил для того, чтобы саркастически улыбнуться.

– Я, конечно, понимаю, что тебе ни каши, ни печенья не надо. Но ты же мог бы заработать печенье для кого-то другого.

Новая улыбка озарила изувеченное голодом лицо Степана. Тома продолжила:

– Я вот сегодня после смены пойду с одним кавалером в парк. Там рядом приют есть, для деток который. А что будет, если я твое печенье им отдам, а? Как думаешь?

Степан вздохнул.

– Они же печенье только раз в году видят. И то, если государство выделит. А с выделениями у государства плохо, ты и сам знаешь, не первый день живешь.

Ее рука прошлась от плеча Степана до его локтя.

– Стенька. Праздник же. Дети. Что тебе стоит?

Степан повернулся в ее сторону и сдался в плен своими полными слез глазами.

– Не могу! – прошептал он.

Тома вздохнула.

– Ну а чай-то сможешь? Я договорюсь с Федором Никитовичем, он для тебя чай за кашу посчитает. Сделай полезное дело, помоги сиротке, хорошо? Давай. Ой, он холодный совсем… Сейчас нагрею, не убегай.

Тома взяла чашку, зашла на кухню, повелевающим жестом запретила поварихе протестовать, схватила чайную ложку из сахарницы и спешно набросала в чашку ложек пять сахара. Быстренько размешав сахар, она вернулась к Степану и поставила чашку перед ним.

– Почти килограмм печенья для сироток сейчас в твоих руках. Мы же должны им помогать, верно?