Людмила Толмачева - Двое под звездным ливнем

– Ага, вот оно! Сейчас мы…

Она размотала полотенце, убрала платок и, смочив свой указательный палец маслом, осторожно провела им по Костиной ладони. И тут он впервые обратил внимание на ее руки.

Надо заметить, что в женщинах Константин ценил только две вещи: глаза и руки. Он мог простить неказистый нос, оттопыренные уши и другие недостатки. Но глаза, как отражатели духовной ипостаси, и женские руки, по его мнению, обязаны «сердце наполнять святым очарованьем».

Руки энергичной гостьи, как у леонардовской «дамы с горностаем», юной Чечилии, отличались узкими, по-детски пухлыми ладонями, длинными изящными пальцами, чистой, словно источающей свет, кожей.

Костино сердце заныло сладкой болью. Нет, желания немедленно припасть к ее руке и облобызать в страстном порыве не возникло. Тут было другое. Откуда-то из душевных глубин вырывалось запретное, им же самим табуированное. Навсегда, до скончания дней. Но клятва, произнесенная когда-то холодным рассудком, рассыпалась как карточный домик при виде этих дивных рук. Вновь рождались образы, строки, рифмы! Непрошено! Бесцеремонно! Нагло, в конце концов! А, черт!

Его тихий стон, исторгнутый сквозь зубовный скрежет, был истолкован превратно.

– Потерпите, – голосом сестры милосердия произнесла новоявленная Чечилия. – У меня есть бактерицидный пластырь. Я беру в командировки кое-что из медикаментов. Мало ли, в пути все может произойти. Сейчас я заклею место ожога, и вам сразу полегчает. Вот так.

От прикосновения ее пальцев у Кости что- то перемкнуло внутри. В расслабленном состоянии, с головой, переполненной рифмами, он позволил усадить себя за стол и даже напоить чаем. Девушка при этом говорила не умолкая. Она поведала свою биографию, правда, в общих чертах, но при этом описав с ненужными подробностями своих университетских подруг. Когда речь зашла о преподавателях, в сенях постучали и, не дожидаясь разрешения, открыли дверь.

– Здравствуйте, – густым баритоном заговорил вошедший, коренастый загорелый мужчина лет сорока.

Это был тот самый фермер Садырин, к которому Костя настойчиво отправлял своенравную корреспондентку.

– Здрасте, – ответил Костя, удивленный этим визитом.

Раньше местный богач не удостаивал своим вниманием приезжего горожанина, живущего в старом домишке. Но, похоже, внимание фермера привлек не хозяин дома, а его гостья.

Даже не взглянув на Костю, Садырин уставился на девушку с умильной улыбкой на толстом лице:

– Клена Андреевна, я, наверное, смогу вам помочь. Ну, я имею в виду, в поиске оставшихся староверов. В соседнем селе, Рыжково, есть две семьи, которые как раз жили в скиту, то есть не они сами, а их предки, деды с бабками. Давайте завтра прямо туда, в это Рыжково, и съездим. А потом можно и до самого скита махнуть. Я, значит, с утра разнарядку сделаю да в банк смотаюсь, а потом и махнем. Ну как?

«Клена Андреевна? – мысленно переваривал новое событие Костя. – Неужели ее так зовут?»

Резунова почему-то не обрадовалась садыринской инициативе, напротив, ее брови нахмурились, а тонкие ноздри сердито раздулись.

– К сожалению, я не смогу, – отчеканила она. – С утра мы с Константином Ильичом собрались в лес.

Рифмы, роившиеся в Костиной голове, моментально вылетели. Их место заняла прочно застрявшая мысль: «Откуда она меня знает? Ведь я не представлялся. Кто дал ей мои координаты?»

– Жаль, – скис Садырин и метнул недобрый взгляд на Костю. – Мне показалось, что вы всерьез заинтересовались нашим скитом. Ну тогда, может, вечером?

По всему было видно, что этот человек не привык сразу сдаваться.

– А вечером у нас литературные посиделки, – вдруг нашелся Константин. – И если у вас есть что показать, к примеру, стихи или рассказы, то милости просим. Новичкам у нас всегда рады.

Клена с благодарностью посмотрела на него, улыбнувшись уголками губ.

– Ну- у, это не про нас, – фыркнул Садырин. – Стихоплетством сроду не занимался. Наше дело – земля. Пахота, сев да уборка. А стихами пусть другие пробавляются. Если они кормят, то отчего не сочинять? Каждому свое.

С этими словами фермер ушел не попрощавшись.

– Сволочь, – с тихой злостью произнесла Клена, усилив свою эмоцию треском раздавленной в зубах карамельки.

– Почему? – остолбенел Костя, еще не переваривший предыдущих новостей.

– Шары подкатывать начал, скотина. Я с ним хоть и демократично, но в рамках. Дистанцию держать я умею. А то мужики с ходу начинают интервью в первое свидание переделывать. И этот туда же, боров неотесанный. Мой демократизм принял чуть ли не за кокетство.

– Он что, начал к вам приставать? – не сразу догадался Костя.

– Ну, до рукоприкладства, конечно, не дошло, но глазенки замаслились. Я эти дела быстро засекаю и на корню пресекаю, – срифмовала Клена и усмехнулась.

– Скажите, а откуда вы меня знаете? – все же задал он свой застрявший вопрос.

– Да кто же вас не знает? – с легкостью начала она, но поперхнулась (очевидно, карамелькой) и закашлялась.

Костя предупредительно налил в чашку воды и подал девушке. Та отхлебнула немного, успокоилась и продолжила объяснение:

– Вас порекомендовал тот же Садырин. Говорит, у нас поэт залетный объявился. Я уцепилась за информацию, мол, кто да откуда? Ну и путем логических выкладок догадалась, что вы тот самый Неустроев. Автор знаменитого «Дирижабля». Я ведь трижды была на концерте «жаблей» и вместе со всеми вопила, чуть голос не сорвала:

Пропев куплет, Клена радостно уставилась на поэта. Его реакция оказалась не той, что она ожидала. Сцепив лежащие на столе руки и вперив взор в линялый узор клеенки, он долго молчал. Клена заерзала, уже приготовилась задать вопрос, как вдруг он заговорил, медленно и сухо:

– Эту песню группа исполняла на концерте всего один раз. Вы не могли ее слышать трижды «вживую». Текст я сразу же переделал. Весь этот спектакль – домашняя заготовка? Вы прикатили сюда ради статьи о поэте-отшельнике Неустроеве? Говорите правду, или я выставлю вас отсюда!

И вновь наступившую тишину оттенило жужжание мухи и тиканье часов. Клена теребила край носового платка и искала подходящие слова. Как только пауза угрожающе затянулась, и Костя поднял руку, должно быть, для того, чтобы указать коварной обманщице на дверь, она жалобно заговорила:

– Константин Ильич, простите меня, а? Я дура. Переоценила свои возможности. Думала, причешу уши… кхм! То есть я хотела сказать, разведу по легкому… Переиграла, одним словом. Простите меня, а?