Евгений Кремнёв - Мой любимый пират. Повести

…Инга, яростно помогавшая психиатру, вдруг сжала колени и замерла. Потом простонала. – Как всё это тупо! Тупо! Он вертит мной как куклой! Это он заставил меня лечь под тебя!.. Слезай!..

Психиатр повиновался.

…Она долго лежала молча, отвернувшись от Ганса. Наконец, произнесла. – Ты воспользовался моей неадекватностью.

Бородач хотел сказать, что он счастлив плодами её неадекватности, но выразился более обтекаемо. – Ну как не воспользоваться, Инга! Ты стоишь надо мной и предлагаешь себя! И что мне делать? Оттолкнуть тебя? Сказать: давай не будем? Да ты сама бы не поняла меня и дала бы в морду! И… ты хоть сознаешь силу своей красоты!.. Она сокрушит любого мужика! Наповал!.. Я не мог устоять! Это не в моих силах было!.. Прости!.. И ты представляешь хоть, какой у меня был стояк!..

– Представляю. Я в стояках кое что понимаю, – примирительно сказала девушка и повернулась к нему. – Ладно, я тебя прощаю, – сказала она. – Он может сотворить со мной все, что угодно! А я, такая неадекватная, могу сотворить все, что угодно с вами, мужиками… Но он, скотина мёртвая, пусть и держал бы меня постоянно в таком состоянии, чтобы я не врубалась и ловила кайф, а то… как только, так – сразу!.. Мне же стыдно становится, что я, типа, такая доступная!

– Я тебя уверяю, – попытался успокоить её Ганс Андреевич. – Завтра ты для него будешь недосягаема! Эта знахарка очень сильная! Проверено!..

На столе лежит труп. Это – Иван. Странная молодая женщина в чёрном уже освободила тело от окровавленных одежд и, налив в ведро воды, поставила его рядом с цинковым столом. Рядом с ним она поставила второе – пустое ведро. Намочив тряпку, черница стала осторожно смывать с обезображенного трупа корки крови и выжимать тряпку в пустое ведро. Вдруг женщина замерла, глядя куда-то в угол. Огляделась по сторонам и прошептала. – Прочь! Прочь! – перекрестилась и продолжила свое дело.

Привычные руки быстро справились с делом, и через пятнадцать минут тело было передано «косметологу», чтобы через какое-то время опять вернуться к странной женщине – для одевания в последний путь. Она осторожно перелила содержимое грязного ведра в пластиковые бутылки из-под воды. Сегодня их получилось две.

Патологоанатомы и служащие морга раньше интересовались, для чего она это делает. Черница неизменно отвечала, что выливать кровавую воду здесь нельзя. Она отнесет ее куда знает и уничтожит. Служащие крутили пальцем у виска, но, в конце концов, смирились с бзиком этой странной женщины, оправдывая ее профессией, где сдвинуться было на раз.

Утром Ганс и Инга молча поели овсянки – девушка следила за весом, это – святое – и теперь пили чай, бородач – со сдобой и клубничным вареньем, девушка – без всего. Ганс Андреевич кусал булочку, но в руках то и дело возникало ощущения тепла от других «булочек» – за которые он держался прошлой ночью.

– Я не могу здесь. Надо куда-то идти, – сказала девушка.

– Пошли, прогуляемся… Только мне надо позвонить на работу, соврать что-нибудь.

Но прогулка вышла недолгой: едва они зашли за угол, как на Ингу бросился огромный пес, до того мирно окроплявший куст на газоне, и только поводок уберег ее от укусов взбесившейся твари, которую еле удерживал тщедушный пенсионер.

– Собака! Она говорила – «собака!» – испуганно сказала Инга, когда пенсионер уволок злобного пса.

– Ты о чём? – спросил бородач.

– Баба Настя сказала «бояться собаки»!

– Вот и прекрасно! – резюмировал Ганс Андреевич. – Значит, собака для тебя – этап пройденный. Поехали в лес, – предложил бородач. – Природа успокаивает. И в лесу злые бобики не бегают…

Знахарка баба Настя стоит за углом. К ней подходит черница с полиэтиленовым пакетом в руке. Баба Настя присматривается к женщине. – К тебе опять кто-то приходит?

– Володя приходит.

– Это кто?

– Брат двоюродный. Шесть лет назад умер. Но я уже сильно не пугаюсь.

– Так с мертвецами год уже дело имеешь. Это как клин клином вышибить. Но… ты дня через три ко мне загляни. Володю твоего спровадим куда подальше.

– Хорошо, теть Настя.

– Принесла?

– Ага – вот, – она подает пакет знахарке. Та заглядывает внутрь, вытаскивает бутылку с темной жидкостью, осмотрев, протягивает чернице ассигнации. – Это тот, точно?

– Точно. Зовут Иван. Двадцать пять лет. Погиб вчера в аварии на мосту…

…В лесочке только-только вылез папоротник и его спиралевидные отростки намекали Инге о его мистической славе и невольно отсылали к её собственным кошмарам.

Девушка почти все время молчала, а психиатр, очутившийся в положении, то ли любовника, то ли домашнего мозгоправа, балансировал на тонкой грани между обожанием и профессиональным участием. Хотя, если перевести в проценты – обожания было девяносто пять процентов.

Лесочек они прочесали быстро и опять вышли на дорогу. Инга остановилась, во что-то вслушиваясь, спросила, беспокойно озираясь. – Ты ничего не слышишь?

Ганс прислушался и ему почудился отдаленный лай. Он вгляделся по направлению звука. Вдали, в глубине распадка в высокой траве то появлялись, то исчезали движущиеся пятна. Опять, и уже совершенно определенно, послышался лай.

– Кажется, природотерапия дает осечку, – cказал психиатр.

– Собака! Она сказала «собака»! Вот они – эти собаки! – закричала Инга и прижалась к Гансу, дрожа от страха. Врач некстати возбудился и тоже задрожал.

Пятна достигли дороги. Да, это были собаки!

Ганс лихорадочно завертел головой, ища выход.

– Бежим туда! – крикнул он, указывая вдаль, на кучу навороченной земли, рядом с завалом срубленных деревьев и кустарника.

Они неслись, не чуя под собой ног, подгоняемые нарастающим лаем; продрались сквозь завал, где Ганс на ходу выдернул подходящую дубину, а Инга едва не потеряла свои модные балетки, они взбежали на земляную кручу. За ней была глубокая траншея.

Собак было пять. И если от четырех из них – средних размеров дворняг – ещё можно было отбиться, то пятая, бежавшая впереди, не оставляла никаких надежд. Это была устрашающих размеров уродливая помесь овчарки и бульдога. Псы оббегали завал, намереваясь достать их сбоку. Инга запищала.

– Вниз! – крикнул Ганс, и они скатились в траншею. Инга, упав на корточки, закрыла голову руками и запричитала. Ганс с выставленной дубиной защищал яму от прыжка сверху, икрами касаясь вдохновляющего зада девушки, но псы, заходившиеся в злобном лае, лезть в траншею не решались. Мерзкая помесь, возвышавшаяся на краю траншеи, молча разглядывала их красными глазами и изредка рыкала.

Гансу казалось, что тварь вот-вот прыгнет, и, держа дубину наизготовку, сознавал всю безнадежность борьбы с ней в узкой траншее.

И тут где-то грохнуло.