Василий Лягоскин - Ох, уж эти женщины! Пять попыток познать женщину изнутри

– «Дол» – стол, «мен» – камень – так переводится название мегалитов с кельтского, – вещал он чуть заплетающимся языком, – у нас же, на Кавказе, названий этим сооружениям – куры не клюют. Причем часто – взаимоисключающих. Так, адыги называют дольмены «испыун» – домом карлика. Мегрелы, наоборот – «мдишкузи» – дом великанов…

Сашка, которому, естественно, коньяка не налили, отхлебнул апельсинового сока, и засмеялся. Будь Виктор Николаевич сейчас потрезвее, он бы понял, почему мальчик с таким серьезным видом переводит взгляд с него на Николая и обратно. Великан и карлик – эти слова как никогда точно характеризовали разницу между соседями. А Кошкин продолжил:

– Кстати, мегрелы их называют еще «садзвале» – вместилище костей.

– Фу, какая гадость, – передернула плечами Людмила.

А Николай, напротив, расхохотался. В его желудке сейчас плескался тот самый литр «Хеннесси», за исключением микроскопических, по сравнению с его, дозами Кошкина и Люды. Этот коньяк, скорее всего, и подначил соседа:

– А что, Николаич, слабо поискать там косточки доисторических людей?

– Вообще-то, – подумал Кошкин на удивление ясной головой, – доисторическими можно назвать разве что индийские мегалиты, которым больше возьми тысяч лет. Ну, еще британский Стоунхендж. Нашим же даже полутора тысяч нет.

Это он сообщил прямо в темнеющее отверстие дольмена, из которого словно дохнуло обидой. Как он так шустро оказался метрах в пятнадцати от пиршественного «стола», Виктор Николаевич и сам не понял; его руки упирались в шершавый камень, а голова практически уже была внутри, в таинственном сумраке. А сзади еще азартнее громко шептал Николай:

– Ну, давай Николаич! Шевели ластами. Я помогу!

И действительно помог, когда расхрабрившийся Виктор Николаевич протиснулся плечами в узкое отверстие, перебирая руками по мелким камешкам, устилавшим пол древнего сооружения, и застрял в нем (в отверстии) тазом. Этой частью тела Кошкин оказался гораздо шире, чем в плечевом поясе; а ведь прежде он этого как-то не замечал. Может потому, что мимо большого зеркала в коридоре собственной квартиры всегда старался прошмыгнуть, отворачивая голову к противоположной стенке? Так что сейчас почтенный историк застрял в лазе, как Винни-Пух в домике кролика. Но худеть, как предлагалось плюшевому любимцу миллионов мальчишек и девчонок, Кошкину не пришлось.

– Я щас! – услышал он из другого мира, за пределами мегалита.

Николай могучим усилием все-таки втолкнул соседа в мегалит, заставив соседа взвыть от боли в «болте», который едва не расплющился о шершавый камень. Сам Николай сделал бы это аккуратно, памятуя о том, что один из коренных народов Кавказа относит эти домики к племени карликов. Но «Хеннесси» в его организме об этом не сообщили; коварный напиток направил тушку историка вперед с такой начальной скоростью, что Виктор Николаевич не успел поднять руки, и защитить макушку от камня, от противоположной стенки. Свет, которого внутри дольмена не было, по утверждению самого Кошкина, почти полторы тысячи лет, вспыхнул ярче солнца, а потом померк; как успел подумать Николаич, навсегда…

– Нет! – было первой мыслью Кошкина, – этого не было! Это все сон; сон с воскресенья на понедельник. Пора вставать, как всегда, с такой детской мыслью – чтобы в школу не опоздать! Но сначала…

Сначала надо было аккуратно и быстро сгрузить с собственного тела тяжеленное бедро Валентины. Аккуратно – чтобы не разбудить супругу, которая давно нигде не работала и проспать могла до обеда; а быстро – потому что простатит уже требовал свое – и таблеточку «Простамола», и пробежку трусцой до туалета.

Женская нога сегодня, после вчерашнего коньяка, показалась непривычно тяжелой, мускулистой и… волосатой. Кошкин, открывая глаза, уставился, прежде всего, на нее – на мощную, очень загорелую, и действительно волосатую ногу, которая никак не могла принадлежать Вале. Потому что принадлежала какому-то мужику, громиле – как раз мощно всхрапнувшему, но так и не открывшему глаз. А взгляд Виктора Николаевича перетек на собственное тело, и грудь – обзаведшаяся за ночь двумя роскошными сиськами – исторгла из себя пронзительный вопль. Женский, естественно – а кто мог сейчас так кричать; ведь дрожащие руки Николаича (тоже женские!) нырнули прежде всего к самому сокровенному и… не обнаружили там ничего – даже простатита!

Вместо тщедушного мужичка рядом с тушей какого-то мужика устрашающего вида, обнаженного до клочков волос в разных частях тела, сейчас лежала женщина, внешность и формы которой только предстояло оценить. Но Кошкина это увлекательное для любого нормального мужика занятие не вдохновило. Потому что он с ужасом понял, что сладкая, тянущая боль в низу живота вызвана не мужской болезнью, проявившейся у него так рано, а чем-то иным. Связанным с этим самым незнакомцем, лицо которого заполнила почему-то нешуточная тревога, а потом и неприкрытый ужас.

– Может, – подумал в панике Кошкин, не обращая никакого внимания на хихикнувший женский голосок глубоко внутри себя (точнее женского тела, в котором он оказался), – этот парень забрался в мою (!) спальню тайком, воспользовался бессознательным состоянием (тут он вовремя вспомнил о «Хеннесси») и трах…

Мысль, готовую отправить Кошкина обратно, в черное небытие, прервало наглое вторжение в спальню целой толпы вооруженных людей. Часть из них быстро уволокла куда-то насильника, на удивление тонким голосом верещавшего о том, что она сама… что царственная Кассандра сама затащила его в покои, и буквально заставила воспользоваться своим роскошным телом. Кошкин все-таки вернулся к исследованию этого самого тела; пока только визуально. Сделать это было нетрудно – ведь он стоял на широком ложе совершенно обнаженным; в женском облике. Перед застывшими в немом ступоре мужиками; воинами в стальных латах, вооруженных какими-то невообразимыми железяками.

– Что значит невообразимыми?! – одернул себя Виктор Николаевич, теперь ученый историк, – очень даже вообразимыми. Нормальное оружие, относящееся, э… к периоду троянской войны. Опять же Кассандра…

Внутри роскошного тела, в котором на время отстранившийся от фантастической действительности Кошкин действительно не смог обнаружить ни одного изъяна, кто-то перехватил управление, и жутким, замогильным голосом начал, точнее начала, вещать: