Василий Лягоскин - Ох, уж эти женщины! Пять попыток познать женщину изнутри

– Предрекаю – каждый, кто имел неосторожность увидеть своими бесстыдными глазами тело дочери Приама, царя Илиона, не проживет больше трех дней…

Стража, гремя оружием, бросилась вон из палат – или как там они назывались в Трое? Николаич память напрягать не стал; он сделал сейчас удивительное открытие – паника, страх и растерянность стражников, написанные на их лицах словами обнаженной царской дочери, были… словно наигранными, напускными. Тут же вспомнилась еще одна легенда, которую не забывали упомянуть все без исключения источники: пророческий дар Кассандры, которым якобы наделил ее солнцеликий Аполлон, никто не воспринимал всерьез; напротив – считалось, что все ее предсказания исполняются… с точностью наоборот! После того, как она отвергла притязания бога. И он не сдержался, осторожно спросил, кого-то внутри себя:

– Насчет Аполлона… это правда?

Его руки тем временем начали неспешное путешествие по женскому телу. И хотя эти руки ему не принадлежали, сам Николаич – все тем же, никак не объяснимым чувством – получал истинное наслаждение от нежной кожи, от тяжелых грудей, которые сжал слишком сильно. Так, что сам же (чужими устами) исторг протяжный стон. Вместе с приятной волнующей болью в низу живота, которая, кажется, только усилилась, что ввергло Кошкина в шок. Такой, что он не сразу сообразил – голос внутри, не соизволивший ответить, сам спросил, достаточно сварливо, напомнив ему незабвенную Валентину:

– А кто ты такой, и почему распоряжаешься моим телом?

По правде говоря, слова были несколько иными, да и произнесены были на древнегреческом языке, который Виктор Николаевич никогда не знал, но сейчас понимал – каждое слово. Он этому обстоятельству почему-то не удивился; даже не восхитился. Прежде всего, Николаич, как воспитанный человек, джентльмен (слово-то какое когда-нибудь выдумают!) принялся обстоятельно отвечать на вопрос женщины:

– Кошкин я, Виктор Николаевич, учитель истории. Родился в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Так что недавно – три недели назад – как раз отметил сорок лет. Ну, как отметил (помялся он) … сорок лет ведь не отмечают…

– Каком году?!!

Николаич зримо представил себе, как у женщины внутри него отвисла челюсть. Он даже потрогал собственную, позаимствованную у незнакомки. Нет – эта челюсть, тоже отличавшаяся нежной, персиковой кожей и приятной округлостью, никуда свисать не собиралась. А это означало – что контроль над этим телом, над руками, ногами и даже (он нервно хихикнул) … тем, что совсем не было сейчас скрыто между ними… Так вот контроль над всем этим богатством был за ним, за Кошкиным. И он – теперь уже строго – повторил свой вопрос:

– Ну, что там насчет Аполлона, ну и… невинности, которую ты ему не захотела вручить?

Кассандра (если это действительно была она) нервно хихикнула:

– Вы что там, в своем непонятно каком году… действительно верите в богов? У нас в Зевса, Аполлона, Афину и их родственничков верит лишь чернь. И то, я думаю, потому, что так им легче жить – есть на кого свалить собственную неустроенность.

Кошкин опять вспомнил Гомера – то, как устами земных героев он поносит олимпийских богов:

Виктор Николаевич покрутил точеной головкой, разметав по плечам роскошные светлые волосы, и решил, что такие сложные даже для абсолютного большинства его современников слова, сейчас произнесенные троянкой, его подсознание как-то трансформирует, подстраивает под себя; так же, как и Кассандра сейчас понимает его слова сквозь призму пролетевших тысячелетий.

– А какой, кстати, сейчас у вас год? – поставил он в тупик незримую собеседницу.

Та послушно что-то ответила, но на этот раз трансформатор речи не справился, прострекотал что-то неудобоваримое.

– Значит, – сообразил Кошкин, – наше летоисчисление никак не пересекается с вашим; у них нет общего знаменателя.

Он попытался быстро подсчитать – прибавить к тем годам, что прошли от рождества Христова… сколько? Какой момент троянской истории можно было взять за исходную точку? Он задал Кассандре теперь этот вопрос, одновременно давая ей достаточно степеней свободы для того, чтобы тело дочери царя Приама, наконец, скрылось под одеждами. Как оказалось, хозяйке тела никаких степеней не требовалось. Она звонко хлопнула ладоши, и в комнату вбежали весьма легко одетые девушки, которые бросились к ней (а значит, и к Кошкину) с какими-то тряпочками в руках. Будь Николаич в своем теле, он бы в панике скрылся за одной из дверей, что были плотно прикрыты за спиной. Но здесь и пока – по его собственному разрешению – командовала чужая воля. Она разрешила совершить с телом поочередно утреннее омовение, умащивание пахучими маслами, которое умелые руки совершили так быстро и воздушно, что и Кошкин, и Кассандра не успели даже возбудиться от этих прикосновений.

Утренний туалет тоже, наконец, свершился – прямо в спальне, в какую-то переносную, хитро изогнутую штуковину, заменившую ночной горшок.

– Вообще-то там, – женская ручка, уже скрытая наполовину чем-то невесомым, показала на одну из закрытых дверей, – есть настоящий туалет (переводчик с трудом, но справился с этим словом), но я, как истинная дочь царского рода, тоже обязана терпеть лишения во время войны – вместе с народом Трои.

Впрочем, она тут же хихикнула, и сообщила скучную правду:

– Воды стало меньше из-за осады, а без нее в туалете только вонь и смрад.

Кошкин согласился, что такую увлекательную экскурсию можно пропустить, и вместе с Кассандрой вышел в другую дверь, которая – как оказалось – вела в столовую.

– Нет, – огляделся женскими глазами Виктор Николаевич, – это не столовка; это пиршественный зал, в котором могут возлежать не меньше полусотни гостей… вместе с хозяйкой, конечно.

Хозяйка привычно заняла место во главе «стола» – на невысоком возвышении, украсив собой мягкое ложе, на котором вполне можно было почивать (зачем тогда спальня – ради статуса?). К ложу тут же потянулась бесчисленная колонна других прекрасных красавиц («Других-других!», – подтвердил Кошкин, который обнаружил в себе способность приглядываться к женским лицам); в руках они внешне легко несли огромные подносы с чем-то необычным – и на вид, и, главное, на вкус. Виктор Николаевич даже испугался – прежде всего, гостей, которые, несомненно, должны были явиться на утренний пир. Однако, как тут же пояснила Кассандра, никаких гостей не ожидалось.