Инна Цурикова - Любовь отменяется. Сентиментальная история. Прошлый век. Городок в Донбассе…

– Ну что, буду жить?

Доктор посмотрел ей в глаза и сказал:

– Конечно, будешь. Мама вытерла глаза, высморкалась и сказала: – Лекарства очень дорогие.

Дома Наташа стала вырезать выкройки. Все детали были очень странными, с плавными изгибами, и было трудно сообразить, как их совместить. В шкафу Наташа нашла материю – плотный шёлк чудесного цвета, лучше, чем на обложке. Материя была бирюзовой, тёмно-светлой, с светящимися из глубины искрами. Нужно было готовить еду, но уже лихорадка охватила Наташу, и она с азартом стала переносить детали на материю и кроить. Тем временем пришёл Серёжа, и спросил, когда ужинать.

– Серёженька, почисти картошку.

Серёжа недовольно поплёлся на кухню. Наташа торопливо соединяла детали, смётывала, и вначале всё было бесформенно, и пришлось распускать нитки и менять детали местами, и вдруг – стоп – возникло платье. Оно соскользнуло с иголки и лежало на полу, прекрасное и ещё не законченное. Серёжа дочистил картошку и кричал с кухни:

– Чего дальше?

– Серёженька, порежь картошку.

Наташа приложила к себе платье, и уже знала, что оно чудесно изменит всё вокруг. И впрямь, из зеркала на неё глядела раскрасневшаяся юная девушка с бирюзовыми, тёмно-светлыми глазами. Наташа засмеялась, закружилась и стала подшивать низ. С кухни доносился запах подгоревшей картошки. Наташа закричала: – Серёжка, картошка горит! – Я уже почти всю съел, – ответил брат.

Поздно вечером Наташа легла спать в счастливом ожидании завтрашнего дня. А наутро была суббота. Наташа приготовила еду для Серёжи и для мамы, сложила сумку, потом переоделась в новое платье, восхитилась и отправилась в путь. Она вышла, сияя, на улицу, и все взгляды летели к ней навстречу. Она шла по оживлённой трассе, и все люди с сумками кравчучками улыбались ей. А сзади её догнал велосипедист, затормозил и сказал: – Хочешь, подвезу?

Наташа посмотрела на велосипедиста. Он был её ровесник, или чуть старше, лет пятнадцати. Он был весёлый и добрый. Он был лучше всех. Наташа сказала: – А как ты меня подвезёшь? Я боюсь запрыгивать на багажник. – Это потому, что неправильно думаешь. Нужно думать не так: «Сейчас грохнусь!» а так: «Сейчас полечу!» – Ну да, полечу! – засмеялась Наташа. Велосипедист уже спрыгнул с седла и шёл рядом.

– Меня зовут Джон, а тебя?

– Я Наташа. А ты правда Джон, или это в шутку?

– Ну ладно, я вообще-то Александр. Давай свою сумку. Хочешь, садись на велик и езжай до троллейбуса, а я твою сумку принесу.

– Ты что, я в платье!

– А велик видишь какой, с косой рамой. Так что не бойся.

Наташа запрыгнула на велосипед, немного повиляла рулём и поехала. Саша-Джон побежал рядом, но отстал. Наташа проехала по мосту над узкой речкой, а потом – по большому мосту над широкой рекой, а потом мимо рощи, садовых участков, огородов, заборов, и приехала к троллейбусной остановке возле большого завода. Здесь она подождала нового знакомого.

Он подбежал, смеясь, и они прошли немного рядом, ведя велосипед за руль. Наташа рассказала, куда идёт, а Саша-Джон сказал:

– А у меня мама в Одессе. А отец где-то на Севере. Поехал на заработки, поработал… да и женился. А мама тоже на заработки поехала. И тоже нашла себе мужа. А я с бабушкой живу. И ничего.

– Да уж… вообще сейчас многие родители на заработках. А мой папа хоть и не уехал… Вон больница, мне нужно к маме.

Наташа помахала рукой Саше-Джону и побежала по лестнице.

Её поразил сумрак больницы, и лёгкий запах хлорки, и неуместность нового платья и праздника, который ещё звенел в ней. Она прошла коридором, где всё было так по-больничному чисто, и вошла в палату к маме. В палате было ещё три женщины, и они прекратили разговор, обернувшись к Наташе. Она пожалела, что не надела старую одежду, опустила глаза и присела рядом с мамой. Мама смеялась, глядя на неё, и была немного растеряна.

– Наташка, какая ты уже большая. Невеста.

Возле маминой соседки по палате сидел её муж. Он с улыбкой смотрел на Наташу, и жена сказала ему с досадой: «Шею не сверни».

Пришёл доктор, кивнул маме, и вначале пошёл к крайней кровати осматривать больную. К маме он подошёл в последнюю очередь, устроился на стуле и сказал: – Ну что, Люба. Как успехи?

Мама улыбнулась и ответила:

– Видишь, какая у меня невеста выросла.

Доктор поздоровался с Наташей и стал разговаривать с мамой. Они говорили о лечении, о каких-то лекарствах и анализах, и мимоходом о других вещах, и им было интересно говорить друг с другом. Наташа достала из сумки еду, поставила всё на мамину тумбочку, тихо попрощалась и ушла

Потом маму выписали из больницы, и прошло лето, и настала осень. Стало рано темнеть, а свет горел по расписанию – его экономили. Большие дома вдруг гасли, и там в окнах бродили огоньки. У всех были запасены свечи. Магазины стояли пустые и холодные, а на улицах торговали всем подряд. Иногда и Наташа брала какую-нибудь вазу или кастрюлю и бежала продавать. Базар вышел из своих пределов, занял тротуары, там стояли столы с товарами, и до позднего вечера толпились продавцы, освещали свечами свои самодельные прилавки – надеялись что-нибудь продать. Какая-то беда случилась с городом, и с мамой, и с Наташей.

Мамино здоровье всё время улучшалось. Она часто говорила: «Ну вот, уже лучше». И правда ей становилось лучше, она вставала, начинала что-нибудь делать. Но потом, как назло, вдруг что-то случалось – упала и ушиблась, и пришлось покупать костыли, или сильная боль, нужен укол, а потом – опять лучше. Всё лучше и лучше, и всё меньше времени впереди.

Наташа не могла думать о том, что будет делать в будущем году, когда кончит девятый класс. Этот будущий год был закрыт мраком. И о том, что будет летом, она не могла думать. И о том, что будет весной. Они скользили к какому-то неотвратимому, страшному пределу, и никто не удерживал их. Наташа одна пыталась удержать маму, и мама сопротивлялась болезни, как солдат в окружении, до последнего патрона. Но все были против них. Все взгляды, слова, шепот – лишь подталкивали. Всюду был вопрос: Ещё? Уже?

Вот время совсем сжалось, или растянулось, или исчезло – уже невозможно сказать, что будет завтра, и даже неясно, какое сегодня число. Бабушка и Наташа сидели с мамой по очереди, а мама кричала в забытьи. Желать продолжения жизни маме было невозможно, желать её смерти – невозможно, и Наташа вообще ничего не хотела. Ей не хотелось есть – но бабушка иногда посылала её на кухню, и она ела, не чувствуя вкуса еды. Спать не хотелось – всё было и так словно во сне.

Однажды пришёл Саша-Джон. Наташа вышла к нему в подъезд. У него была куртка нараспашку и лицо, словно освещённое солнцем. Рядом с ним было хорошо. Наташа положила руки на его свитер, и руки согрелись – свитер был очень тёплый. Соседки шли по лестнице, и Наташа слышала, как они ворчат. «Совсем обнаглели».