Василий Ардаматский - Ленинградская зима

Он уже успел сказать неправду, показав, что был завербован Кумлевым незадолго до войны, и пребывал в состоянии непрерывного страха. Теперь он думал только о том, что Кумлев может в ответ рассказать о его настоящей роли в кронштадтском восстании и разоблачить как давнего немецкого агента. Тогда уж верная смерть.

Палчинский сидит прямо, не сводя глаз с Грушко, он в смятении и еще не знает, что говорить. Он чувствует, что в комнате есть кто-то еще, но боится оглянуться, чтобы посмотреть.

– Кто такой Кузьма Кузьмич Надеин? – спросил Грушко.

– Я уже говорил… Не знаю… абсолютно не знаю… – ответил Палчинский, отрицательно мотая головой.

– И вы его не видели?

– Мало ли кого видишь…

– Ну ладно. Поможем вам…

Грушко распорядился привести Надеина. Потапов подвинулся на диване ближе к шкафу – со света.

Надеина посадили против Палчинского.

– Вы знаете этого человека? – спросил Грушко.

– Да, это гражданин Палчинский.

– Вы его сегодня видите впервые?

– Нет. Вижу его второй раз.

– А он утверждает, что не знает вас. Палчинский, вы знаете этого человека?

– Не знаю… не знаю…

Грушко все-таки поспешил с очной ставкой и не продумал ее как следует.

Надеин, считая, что его выдал Палчинский, собирался рассказать следователю все, что он знал о радисте. И вдруг он видит, что Палчинский в его аресте явно не виноват и даже не выдал, зачем он к нему приходил.

– Следовало бы уточнить, – сказал Надеин. – Кроме фамилии, я об этом человеке ничего не знаю.

– Зачем же вы дважды к нему приходили?

– Я не хотел бы отвечать на этот вопрос, но, поскольку наши встречи окончились безрезультатно; я скажу: мне сказали, что у гражданина Палчинского можно приобрести сало.

– Вы говорите неправду, – сказал Потапов.

Надеин повернул голову, узнал Потапова и внимательно посмотрел на него.

– Я именно так и думал, – сказал он негромко без удивления.

– Палчинский был у вас тем самым вторым каналом связи с немцами, о котором говорили в вашей группе. Вы не поверили мне и немедленно решили использовать второй канал. Палчинский, зачем он к вам приходил?

Радист несколько мгновений судорожно думал, поворачивая голову то к одному, то к другому из присутствующих, и сказал, обращаясь к Грушко:

– Да, он приходил за этим.

– Дурак, – хладнокровно бросил Надеин.

Его увели. Палчинский смотрел то на Грушко, то на Потапова, будто хотел спросить что-то.

– В вашем положении, Палчинский, самое лучшее – говорить всю правду до конца. – Грушко подвинул к радисту стопку бумаги: – Садитесь к столу и пишите все, что знаете о Кумлеве. И о себе не забудьте.

Вскоре после того, как Палчинский дал свои показания, дом на Чугунной улице был окружен. Операцию нельзя было откладывать до темноты, и, кроме того, Палчинский сообщил, что Мигунов и Чепцов с часу на час должны уйти обратно.

Оперативная бригада блокировала дом со стороны Полюстровского проспекта и Литовской улицы, а также от железной дороги.

Чугунная улица днем была пустынна. Люди были видны около здания больницы и дальше, у завода, а здесь, возле дома, где жил Кумлев, только изредка появлялись одинокие прохожие. Но и это сильно затрудняло скрытное окружение дома – тем, кто блокировал дом с боков, пришлось по-пластунски пробираться, прячась за сугробами и соседними домами.

Мигунов и Чепцов ждали Кумлева и были очень встревожены тем, что он вчера не вернулся. Решили, что ему пришлось заночевать у радиста.

Было уже десять часов утра. Если Кумлев сейчас не принесет приказа Акселя начинать диверсии, они сегодня же вечером уйдут через фронт. Лыжи приготовлены, под матрацами лежат чистые маскировочные халаты. Вчера весь день разрабатывали маршрут – они пройдут сколько можно вдоль Большой, а затем Средней Невки, в районе Старой Деревни сойдут на лед Финского залива, удалятся подальше от берега, чтобы потом выйти к нему уже в расположении финских и немецких войск. И оттого, что они приняли твердое решение, настроение у обоих было приподнятое. Чепцов зажарил сало, достал из буфета водку, и они выпили за успех похода.

– А наш Павел Генрихович все ждет у моря приказа, – засмеялся Чепцов. – Давай-ка еще по одной…

В двенадцать часов десять минут, когда все участники операции заняли свои места, из-за угла Литовской улицы на Чугунную вышли Потапов и Грушко. Оба они: один большой, с широкими плечами, другой – щупленький, в очках – выглядели, как исправные пригородные мужички с Карельского перешейка – в добротных полушубочках-поддевках, в подшитых кожей валенках, на голове – финские треухи. У Грушко в руках была толстая ольховая палка. Навстречу им со стороны Полюстровского проспекта вышел Прокопенко. Это был житель городской – в пальто с каракулевым воротником, в кожаной шапке с каракулем. Их движение навстречу друг другу было рассчитано по минутам, – когда Потапов и Грушко свернут к дому на Чугунной, Прокопенко будет только приближаться, но затем он тоже свернет к дому. И вслед за ними туда устремятся все остальные участники операции.

Когда постучали, Мигунов пошел открывать. Чепцов убрал со стола еду.

– Кто там?

– Нам нужен Павел Генрихович.

– Его нет дома…

– А как же быть, мы продовольствие привезли? – спросил за дверью низкий мужской голос.

– Откройте, – шепотом сказал Чепцов. – Он ждал продовольствие.

Это был очень напряженный момент в операции. Если бы дверь не открыли, дом пришлось бы брать штурмом, к этому все было готово.

Но дверь открылась…

Потапов и Грушко вошли в дом и по-крестьянски остановились у двери, сняв шапки. Сильно пахло жареным салом.

– А где же хозяин? – подозрительно спросил Потапов и оглядел комнату. – Как же он мог уйти, если было условие, что мы приедем…

– И вам он ничего не поручил? – спросил Грушко недовольно и встревоженно. – Как же так?

Вопросы нужны были только для того, чтобы хорошенько сориентироваться. Прокопенко уже подходил к двери.

Откинув полу поддевки, Грушко поднял автомат:

– Руки вверх! Быстро!

Мигунов бросился к постели, где под подушкой лежал пистолет, но его опередил Потапов. Чепцов поднял руки и застыл с открытым ртом. Вбежал Прокопенко, а за ним еще двое оперативников. Мигунова держали Потапов и Грушко…

Входили новые люди, по заснеженной улице пробиралась к дому тюремная машина…

Немецких агентов отвезли на Литейный и начали допрашивать. Мигунов молчал. Он только назвал свое имя и сказал, что делает это исключительно для того, чтобы конец его пути отразился в каких-нибудь архивах.

– Я попросил бы не затягивать дело… – добавил он и, низко опустив голову, замолчал. Его сухощавое породистое лицо с глубокими морщинами, с плотно стиснутыми губами выражало крайнюю степень решимости.