Наталья Бессонова - И смех, и слёзы, и любовь… или Детективные приключения партийной активистки

– Какая из них наша? – Надежда заметалась между микроавтобусами.

– Да вот эта, номер на семерку заканчивается, я помню, – сказал Серега.

– Не только у этой номер на семерку заканчивается, – возразил Василий, чувствующий себя виноватым.

Дружная компания соратников по борьбе за построение гражданского общества в России смешно носилась между микроавтобусами.

– Ой, вон она, с синей полоской, и номер на семерочку заканчивается! Уже отъезжает с остановки, – закричала Наталья, – я ее узнала! Стой, стой! Ой, не успеем!

Маршрутное такси, набрав пассажиров, тронулось с места и медленно двинулось в сторону трассы на Домодедово.

– Подождите, подождите, пожалуйста, – хором набегу закричали друзья-партийцы, хотя водитель вряд ли мог их услышать.

Вдруг микроавтобус остановился, прижавшись к тротуару. Подбежав, партийцы увидели спокойно беседующего с водителем Стаса, сохраняющего вполне безмятежный вид.

– Стас, а ты как здесь очутился? – спросила удивленно Надежда.

– Так я же не бегал туда-сюда по стоянке, как ошпаренный! Я видел, где микроавтобус остановился, сразу к нему и пошел, навстречу его предполагаемому движению, – ответил Стас, – а вы бегаете, как угорелые, вместо того, чтобы спросить у знающих людей…

– Ну да, во всем должен быть инженерный подход, – согласилась Надежда, – как же я не подумала! Молодец!

– А то, – с наигранной важностью согласился Стас.

Василий открыл дверь, буквально ворвался в салон. За ним вошли Серега и Надежда, как группа поддержки. Удивленные пассажиры с любопытством поглядывали на вошедших. Сумка стояла на месте – там, где ее оставил Василий.

Надежда сама схватила свою драгоценную сумку, и все трое быстро покинули салон.

Василий с виноватым видом попытался отнять сумку у Надежды:

– Да ладно, давай уж понесу. Не забуду теперь!

– Спасибо за заботу, дорогой товарищ! – ответила она и сумку не отдала.

– Не отдавай, Надежда! Документы партии – вещь серьезная, – заметил Стас со своей обычной иронией, – нашему брату такую ценность доверять нельзя!

– А я вашему брату не особенно-то и доверяю! Я доверяю товарищам по партии, – весело ответила Надежда.

Молча направились к станции метро. Первым нарушил молчание Серега:

– Фу-у! Ну, вы, ребята, даете! С вами не соскучишься! Разве можно так несерьезно к документам относиться?

– Да ладно тебе, все уже поняли! – ответила за всех Наталья.

– Нет, а представляете как бы мы выглядели, если бы сумку не нашли? – продолжал Серега в своей обычной манере балагура и пересмешника, – в гостиницу бы не заселили! За подписи бы не заплатили! И даже билеты все наши в этой сумке – дорогу бы не оплатили! На обратные билеты тоже денег нет! Хорошо бы выглядела делегация нашего регионального отделения: компания бомжей где-нибудь на вокзале! Глядишь, и милостыню просить бы пришлось, – продолжал Серега, и вдруг заразительно засмеялся свойственным только ему, совершенно беззаботным и каким-то шутовским смехом.

– А тебе бы, Серега, милостыню никто не дал! Не тот у тебя вид! Нищие все худые, голодные и обросшие, а ты – вполне упитанный и гладко побритый! – убедительно произнес Василий, забрав все-таки у смеющейся Надежды ее тяжелую ценную сумку.

Через минуту к станции метро подходила группа веселых людей, оживленно обсуждающих только что пережитую ситуацию, отпуская шутки по вполне серьезному поводу, который мог бы при неблагоприятном исходе принести массу хлопот и неудобств каждому из них.

***

Лихие девяностые внесли существенные изменения в жизнь Надежды, как и в жизнь многих других граждан России. Пытаясь противостоять житейским трудностям и социальной несправедливости, она, помимо неоднократной смены профессии, занялась политикой. В политику она пришла, с одной стороны – с легкой руки бывшего мужа, посоветовавшего ей создать и возглавить региональное отделение одной из оппозиционных партий, и порекомендовавшего ее кандидатуру нужным людям, с другой же стороны – в ней жило необоримое желание изменить мир, или хотя бы жизнь в своей, отдельно взятой стране, к лучшему. Намереваясь это свое заветное желание осуществить, она с радостью ухватилась за идею создания регионального отделения. Вопрос о том, получится у нее что-то или нет, Надежда не рассматривала. Ее жизненное кредо: «и медведя можно научить на мотоцикле кататься». С мыслями о незаурядных способностях медведей и при жгучем желании изменить мир к лучшему, взялась она за новое для себя дело. Собрав необходимый минимум людей – в тот момент по закону достаточно было десяти человек – создала и зарегистрировала в органах юстиции региональное отделение. Как женщина, не терпящая однообразия в своей жизни, Надежда была благодарна бывшему мужу за возможность заняться новым для нее видом деятельности, наполнившей ее жизнь не только новыми делами и заботами, но и новыми впечатлениями, и новым смыслом.

Уверенность в том, что она не менее обучаема, чем медведи, подстегивала Надежду всякий раз, когда ей приходилось осваивать новую профессию или начинать какое-то дело.

Жила Надежда теперь в двухкомнатной квартире с Лапочкой-дочкой, заканчивающей первый курс педагогического университета, и Прелестницей-кошкой – очаровательной и своенравной зверушкой породы «невская маскарадная». Если Лапочка-дочка признавала маму за главу семьи, то Прелестница-кошка считала Надежду не более чем своей прислугой, а себя – главной в доме, хотя очень любила помурлыкать, сидя у Надежды на коленях. Лапочка-дочка же, смеясь над таким положением дел, любила Прелестницу-кошку подразнить и потискать, приговаривая при этом: «Я – главная в норе».

Прелестница-кошка была крайне любопытна, а, кроме того – считала, что без ее чуткого внимания и надзора ничего путного эти две «хозяйки» сделать не способны, и, по возможности, контролировала решительно каждое их действие. Если бы можно было разорваться на две части, то она бы это сделала. Еще она любила сидеть на мебельной стенке, и любыми способами, доступными этому виду живых существ, просила ее туда посадить. Невозможно было не понять ее убедительной просьбы, когда, подбежав вплотную к стенке, она усиленно делала вид, что безуспешно пытается запрыгнуть наверх, и при этом мяукала и просяще посматривала на хозяйку, находившуюся в этот момент поблизости. Если ее сажали наверх, она некоторое время надменно созерцала свысока все, что происходило в комнате. Стоило хозяйкам удалиться из зоны ее видимости, она начинала беспокоиться и просилась обратно, привлекая их внимание громким мяуканьем, и очень сердилась, если на ее просьбу не реагировали.

Еще Прелестница-кошка любила смотреть в окно. Не понятно, что интересного для себя она могла увидеть с девятого этажа: деревья и здания, находящиеся в зоне видимости с такой высоты, вряд ли были ей интересны, как объекты неподвижные. Гораздо больше привлекали ее внимание плывущие по небу облака и пролетающие мимо, либо присевшие на кормушку за окном, птицы, один вид которых активировал в ней инстинкт охотницы. Зимой случалось, что оконные стекла сплошь покрывались причудливыми морозными узорами, что страшно не нравилось Прелестнице-кошке, и она жаловалась на это обстоятельство хозяйкам, возмущенно мяукая, вероятно, считая их виновницами такого безобразия, и требуя немедленно окна разморозить. Хозяйки же шутили по этому поводу, ссылаясь одна на другую, и приговаривая: «Это она заморозила окна, пусть она и размораживает!»