Alexandr Weimar - Возлюби врага своего

В декабре сорок первого и январе сорок второго года, после последнего штурма большевиками нашего гарнизона, город окончательно превратился в маленький «Сталинград». Пути отхода были блокированы 360 стрелковой дивизией большевиков.

Мы, будучи окруженные со всех сторон слепо верили своему командованию и в мощь немецкого оружия, и даже в таких условиях, не смотря на потери, мы продолжали драться с русскими, которые яростно отстаивали свою землю. За месяцы боев весь город превратились в настоящее поле брани. Именно тогда в самый разгар обороны нашего гарнизона, «колесо фортуны» внезапно изменило мою солдатскую судьбу, которая пришла ко мне на пост в образе нашего обер – фельдфебеля.

– Стоять! Пароль! Я буду стрелять!

– Ты, совсем спятил – Кристиан? Вена, – сказал знакомый и простуженный голос.

– Опал, – пробубнил, я отзыв.

В нелепой фигуре, обер— фельдфебеля Краузе, я узнал того, кого мы за глаза называли нашей «батарейной мамой».

– Вы, все чокнулись в этом котле! Вам кругом мерещатся «Иваны». Опусти пушку студент – не видишь это я Краузе! Только, что вестовой доставил приказ от «папочки» Зиценгера. Сматывай удочки – тебя, переводят в разведывательный эскадрон, на место одного ублюдка, который три дня назад пошел в сортир и там без вести пропал. Будешь теперь служить в разведке под командованием обер – лейтенанта Крамера.

Обер – фельдфебель, показал мне казенный лист бумаги с подписью командира полка.

– Мне, приказано, срочно доставить тебя на командный пункт!

– Я что могу оставить пост, – спросил я.

– Да! Лемке, тебя сменит…

Карл Лемке выполз из подвала, сонный и весьма раздраженный. Его можно было понять. Кому было интересно торчать не в свою очередь в карауле да еще на тридцатиградусном морозе, в то время когда все камрады сидят вокруг теплой печки и пьют французское вино, и режутся в карты.

Обер – фельдфебель, прикрыв огонь рукой, закурил старинную вишневую трубку. Он сделал две глубоких затяжки, и сказал, указав мне мундштуком на карабин:

– Дерьмо. оружие к осмотру. Я не хочу Петерсен, получить от тебя случайно, пулю в свой арийский зад…

Я передернул затвор. Удалив из патронника патрон, я показал пустое оружие Краузе. В этот миг на посту появился заспанный Карл Лемке. Он, как только меня увидел, стал канючить, как пожилой мюнхенский угольщик.

– Что ты, такое придумал Петерсен? Ты, что – решил нас покинуть, – спросил он, ворча под нос. – Не забудь, у «мамы» забрать свои консервы, а то он сука сожрет их ночью, под «плащ—накидкой», – сказал он, намекая на положенный мне паёк.

Во время перевода из одного подразделения в другой, Краузе давал каптенармусу предписание, по которому тот был обязан выдать убывающему суточный паёк. Паёк состоял из двух банок колбасного фарша и половины буханки хлеба или пол килограмма ржаных сухарей.

– Меньше разговаривай! Не тебе Карл, думать, куда и зачем переводится обер— ефрейтор Петерсен. Командованию виднее, – зло сказал обер—фельдфебель. Он сплюнул в снег кроваво красную слюну и удивленно сказал:

– Вот черт, только этого мне не хватало. В этом промозглом гадюшнике я, наверное, подхватил цингу.

Карл Лемке, равнодушно взглянул на кровавое пятно и не сдержался, чтобы не вставить свои десять пфеннигов:

– Герр обер – фельдфебель, вам, надо витамины кушай. Кто жрет лук и чеснок – тот не болеет цингой…

– Закрой свой гнилой рот – сопляк! Будешь ты, еще учить старину Краузе, что ему делать.

Я отдал Лемке тулуп часового, который мы надевали в карауле во время этих жутких морозов и караульные боты на толстой войлочной подошве.

– Гренадер Карл Лемке пост принял, – сказал он, стараясь показать из себя выдающегося служаку.

На прощание я пожал ему руку, и, пожелал удачи. На всем в то время не хватало удачи.

– Счастливо тебе камрад! Желаю не болеть и не пукать, – ответил Карл, как всегда ехидно и с какой—то идиотской подковыркой.

Через месяц я узнал от моих камрадов, что после моего перевода в разведку, пуля выпущенная русским снайпером, поставила в жизни Карла последнюю точку. По поводу его смерти, парни из нашей батареи пышных поминок не устраивали. Ни кто не жалел его. Карл Лемке – был отвратительной личностью. Он был из числа тех, кто с детства носил коричневую рубашку, стучал в полковой барабан, называя себя настоящим немецким патриотом. Мы знали, что в минуты фронтового затишья, он бегал к командиру карательного батальона – оберштурмфюреру SS Штаймле, который был его земляком. Карл ему не жаловался, но в разговорах нередко вспоминал имена камрадов, кто, по его мнению, разлагали дисциплину фривольными разговорами про войну и фюрера. За это его ни кто не любил. Многие парни опасались Карла, и поэтому были с ним всегда настороже. Новость о смерти Лемке, была воспринята в батарее, как господнее провидение.

Моя новая жизнь на восточном фронте началась после провала «великого большевистского штурма», который, состоялся в конце января сорок второго года.

Девятая айнзатцкоманда, квартировавшая до блокады в Сураже, имела удовольствие жестоко отомстить большевикам за разгром их гарнизона в Крестах. Так называлась одна из деревень, которую мы взяли в ходе летнего наступления. В январе большевики хорошо потрепали ваффен СС, отправив на свидание с богом почти тысячу любимчиков фюрера.

Попрощавшись с Карлом, я двинулся вслед за обер – фельдфебелем, который знал в этом городе все дыры. Краузе спустился в церковный подвал. Я, словно мышь, шмыгнул за ним следом, погружаясь в атмосферу сырости, духоты и смрада. В эти жуткие дни блокады в подвале православной церкви имени «святого Николая», квартировал мой расчет дивизиона 7,5 см полевых пушек, leIG 18. Здесь было тепло. Мы топили чугунную печку, которая досталась нам от отступивших большевиков. Уставшие, голодные и замерзшие камрады из дивизиона лейтенанта Фрике, отдыхали на трехэтажных деревянных нарах, сколоченных нами в минуты затишья. В соседнем помещении подвала был оборудован полевой лазарет. Это была вотчина полковых докторов и санитаров, которые делали все, чтобы вернуть нас к жизни. Признаться честно, в те дни у меня на душе было тоскливо. Мы были окружены. Боевой дух уходил из нас, как уходит воздух из пробитой автомобильной камеры. В минуты затишья мы молились господу о своем спасении, но Бог почему— то не слышал этих молитв, и смерть продолжала пожинать кровавую жатву.

Где— то в глубине подвала осипшим от простуды голосом полковой капеллан капитан Шнайдер, читал над убитыми библию. Свободные от службы парни, выносили окоченевшие трупы на улицу в холодную церковную пристройку, чтобы захоронить с наступлением тепла и этот ежедневный ритуал напоминал настоящее безумие. Было такое ощущение, что мы все были обречены. Большевики старались прорвать нашу оборону, и поэтому наш полк нес чувствительные потери. За три месяца зимы, мы потеряли больше двух тысяч человек. Из пяти тысяч камрадов вошедших в город в июле1941, к марту1942 года, осталось нас чуть меньше половины.