Alexandr Weimar - Возлюби врага своего

Обер— лейтенант бросил в Краузе пустую банку из— под сосисок и сказал:

– Иди ты к черту Краузе. Ты шутишь?

– А что! Я что – то не то сказал, – сказал Краузе. – Это настоящая, правда – он еще ни одной девки не попробовал за свою жизнь. Скажи им Кристиан.

– Это правда, – спросил меня обер— лейтенант Крамер.

– Да, герр обер— лейтенант. Я еще ни разу, не пробовал «вдуть» какой – нибудь фрау…

– Парни, с нами фортуна, среди нас девственник! Это хорош знак! Удача не оставит нас на этой войне.

Камрады дружно засмеялись, и, чокнувшись кружками, осушили их. Я выпил и почувствовал, как шнапс прокатился по моим кишкам, разогревая околевший и голодный организм. Через несколько секунд алкоголь, словно разрыв фугаса, ударил в голову. Керосиновые лампы раздвоились и поплыли во мраке церковного подвала, закручиваясь там калейдоскопом. Шнапс придал моей голове приятное головокружение. Я закрыл глаза и почти заснул, погружаясь в атмосферу грез и сновидений.

– Эй, студент – ну— ка не спать, – кричит мне Крамер. – Ты, чаще закусывай! Ешь все, что видишь! Здесь тебе не голодная артиллерийская батарея – здесь парень, разведка! Здесь и с кормежкой полный порядок, и выпивки хватит на всех и надолго.

Мартин подал мне краюху хлеба и целый котелок первоклассной, жареной говядины. Такой еды я не видел с тех пор, как мы вошли в Велиж. К рождеству в городе, наступили перебои с продовольствием. Обозы интендантов и служб снабжения, идущие с тыла по витебскому шоссе, постоянно попадали в руки большевиков. Иваны сжимают кольцо вокруг города, что заставляло нас туже затянуть пояса. На первых парах нашей оккупации города продукты можно было даже купить или выменять у местного населения. Приказ генерала Шредера, нам категорически запретил отнимать продукты питания насильно, чтобы не склонять русских к дикой партизанщине. Но с приходом холодов, интенданты активировали свои акции по изъятию продовольствия. Им было плевать на приказы командиров, им хотелось кушать и кормить боевые подразделения, занятые в обороне города.

«К каждой свинье фельдполицейского не поставишь», говорили «хомяки» и каждый день выходили на свой мародерский промысел.

– Кушай, кушай студент – у нас этого мяса много! Мои парни пару дней назад во время рейда нашли в тылу «Иванов», подорвавшуюся на мине корову. За пять минут нарезали килограмм шестьдесят мяса. Так что голодать у нас не придется.

Весельчак Мартин, снова налил мне шнапса. Выпив его, я окончательно погрузился в состояние какой— то одурманивающей дремы. Пока мои камрады поднимали тосты, я заснул. Очередной раз, проснувшись, я вспоминаю о еде и с новой силой наваливаюсь, на сочный гуляш. Служба в батарее истребителей танков дает о себе знать. Пока я дремал, обер – фельдфебель докурил свою трубку. Он спрятал её в карман шинели, и на прощание пожал мне руку.

– Давай Петерсен – держись! – говорит он.– Как договорились, через пару дней я навещу тебя.

– Ах, да, вспомнил! – Я вспоминаю, что обещал нарисовать обер— фельдфебелю портрет его жены:– Я обязательно нарисую. Желаю вам герр обер—фельдфебель, удачи!

Краузе молча завернулся в шарф и, ежась, в предчувствии дьявольского холода, покидает подвал, скрываясь за клубами пара, который врывается с улицы.

В эти дьявольские дни, когда русская авиация утюжила наши укрытия, когда мороз косил нас сильнее вражеских пулеметов. Нервы были на пределе, и мы от собственных неудач срывались по любому пустяку. Было достаточно плохого слова, или даже косого взгляда, как в ход шли кулаки. Но сегодня впервые за несколько недель было весело. Играл трофейный патефон и обер— лейтенант Крамер даже разрешил выпить нам, чтобы разрядить нервное напряжение, и поднять иссякающий боевой дух.

Уже скоро выпивка закончилась, и мои новые камрады расползлись по спальным местам.

– Ну что Петерсен, пришла пора послужить делу великой Германии, – сказал он мне.

– Я готов, герр обер – лейтенант – приказывайте, – сказал я, стараясь прийти в себя.

– Мне хотелось бы знать, как ты Петерсен, представляешь себе нашу службу, – спросил офицер, закуривая очередную сигару.

– Я солдат! Я выполняю то, что мне приказывает мое командование. – Я готов умереть ради родины и нашего фюрера.

– Ты глупец! Тебя ни кто Петерсен, не просит умирать ради родины и фюрера! Тебе это делать не надо. Для этого есть другие. Твоя задача – рисовать. Рисовать карты, рисовать огневые точки противника. Фиксировать на картах передвижение войск и смену позиций. Ну, а в свободное время, которого у тебя навалом, можешь рисовать для камрадов и голых баб. Только не рисуй того, что ты нам показывал. Это камрад война. А на войне не всегда ты можешь делать то, что ты хочешь. Найди, твою мазню штурмбанфюрер Крамер, и тебе – конец. Запомни – война с русскими, это тебе не вечерняя прогулка по Унтер ден Линден. Запомни малыш, – русские – это не французы и не поляки. Убить русского невозможно. Русский мертв только тогда, когда похоронная команда зароет его в землю на глубину лопаты. Даже непогребенный, русский солдат опаснее живого. Истекая кровью, многие «Иваны» выдергивают чеку гранаты и кладут её под себя. Так погибли многие наши парни из похоронных команд. Перевернув труп, они подрывались на таких вот русских «сюрпризах». Ты разведчик, и твоя жизнь принадлежит не фюреру, а мне. Я твой командир! Ты меня понял?

– Так точно, – сказал я, вникая в новые реалии.

Крамер хоть и был под парами алкоголя, но уверенно привстал со своего «трона». Я вскочил следом, как учили меня в учебной роте.

– Запомни студент, мы теперь одна семья! Твои новые камрады все с первого дня на восточном фронте, – сказал Крамер и, хлопнув меня по плечу, скрылся в дверном проеме.

– Слушай новенький, это теперь твое место, – сказал мне Мартин.– Тут можешь положить свои вещи. Раньше здесь спал Фриц Гонне, которого украли большевики. Располагайся, и будь как дома в рождественскую ночь.

Я кинул свой ранец и осмотрелся: некоторые камрады разведывательной группы дремали после прогулки по русским тылам. Кто—то писал письма, а кто—то, вооружившись иглой и ниткой, в свете керосиновой лампы ремонтировал порванную в рейде униформу. Вся суета придавала старинному подвалу особое – фронтовое настроение.

Первое мое ощущение, было каким— то неоднозначным. Из гренадеров попасть в разведку было чем—то фантастическим и даже нереальным. Я был наивен и еще многого не понимал в этой проклятой войне.

Сейчас, когда я пишу строки этой книги, я осознаю тот факт, что мне просто повезло. Я остался жив и это главное. Я выжил в этом пекле и я думаю, что это был господний промысел. Бог, точно знал, что в конце моей жизни мне предстоит взяться за перо. Он оставил меня жить ради того, чтобы рассказать людям о том, что довелось пережить не только мне, но и всему немецкому народу. Я тогда еще не знал, что моя встреча с отчим домом затянется на целых десять лет, и эти десять лет я проведу здесь в России. Это еще будет впереди, а пока шел 1942 год. До конца войны еще было тысяча дней и ночей.