Игорь Костюченко - Царский самурай. Роман-апокриф

Обедал он не один, а в обществе рослого и вялого субъекта, лет тридцати пяти, с рыжеватой куцей бородкой, опрятно и модно одетого – стильные американские штиблеты, костюм тонкого английского сукна, стоивший не один десяток золотых империалов. Дородный молодчик с сонным лицом ел много, демонстрируя завидный аппетит, благо расплачивался за обед не из своего кармана. Платил за обед на две персоны господин в черном сюртуке. Палочками молодчик орудовал сноровисто, но чавкал и сопел. Хлюпал носом. Покончив с лапшой и курицей, он вытер жирные пальцы о спинку бамбукового стула, рыгнул, хлопнул себя пятерней по брюху и легко побранился по-русски. Дал понять тем самым – трапезу завершил. Господин, пригласивший упитанного молодца на обед, тогда облегченно кивнул, приказал слуге-японцу подавать чай, десерт и подумал, что никакая одежда не может скрыть вульгарных, грубых, несносных в приличном обществе повадок охотнорядца.

Чайный столик был сервирован по-европейски. На уютной террасе. Отсюда открывался великолепный вид на море, на молы, порт и рейд. Господин в черном сюртуке подливал в чашку густое, как сливки, молоко. Понемногу, расчетливо. Словно опасался ошибиться в дозировке. «Не молоко льет – отраву. Дрянь травяную. Ту, какой любят самураи потчевать бывших друзей», – с ненавистью подумал о своем кормильце охотнорядец. Молока он не вкушал. Зеленый чай в стоявшей перед ним чашке совсем остыл, он не отпил ни глотка, хотя изнывал от нестерпимого зноя и часто смахивал несвежим платком пот с низкого лба.

Господину в черном, казалось, японская жара была нипочем. Люстриновый, плотного сукна, сюртук берег его от зноя? Шейный платок батистовый, наверченный вдвое? Пикейный жилет под сюртуком? Ни дать, ни взять – в извоз оделся. Ан, гляди-ка, ничего ему не делалось. Бодр, свеж. Как нежинский малосольный огурец.

– Череп, а? – сказал любитель молока по-русски с акцентом, слабо коверкая некоторые согласные звуки, щелкнул полированным ногтем мизинца по тончайшему – бумага! – фарфору. – Шестьдесят процентов кремнезема! Это вам, батенька, не семьдесят севрских. А про саксонцев я уж и говорить не желаю.

Охотнорядец, насытившись, держался с почтением. Несмело крутил пуговицу жилетки и злобно наблюдал за тем, как его визави прихлебывал бурый обжигающий напиток. Разум охотнорядца мутился. Мысли разбегались. Еще немного, и – доконает жара. Чаепитие, черт бы его побрал! Сейчас бы водки стакан. С ледника. Смирновской. Номер один. Да по куску льда к обоим вискам. Славно! А чай этот басурманский… Нет, увольте, чаек пусть желтолицые нехристи хлещут. Им сподручнее. С молоком ли. С маслом, салом. А то еще и с солью. Боже, мерзость-то!

Тонко пропел фарфор. Господин в люстриновом сюртуке любовался чашкой, откинувшись на спинку плетеного шезлонга. Неторопливо взметнул к бамбуковой крыше ресторанного навеса перст:

– А глазурь-то, глазурь?! Янтарь, сущий янтарь!

Он вновь нежно коснулся чашечки мизинцем. Со значением добавил, будто приоткрывал сокровенное.

– Секрет глазури неведом. Не разглашается.

– Ну и чё из того? – утираясь платком, как после парной, пробурчал потный молодец. Люстриновый сюртук оглянулся.

– В глазурь японцы добавляют…

Помолчал, подумал. Долго смотрел на корабли в морской дали. Молодчик напрягся.

– Душу не рвите.

Тихая улыбка скользнула по устам любителя молока.

– Уран. Для приятности оттенка.

– Тьф… – едва не сплюнул в сердцах распаренный господин. Но, оглядевшись вокруг, не посмел. Слишком уж чисто было на террасе. Ни соринки, ни пылинки на бамбуковом полу. Испоганить чистоту – грех.

– Думал, о деле вы, а тут… пустое…

– О деле и толкую, сударь, – сказал сюртук.

– Фарфор при чем? Денег нету. Все на дело ухлопали, что выдано. На какие такие шиши фарфор будем покупать-то?

– А не следует покупать, сударь. Ничего. И никого.

Любитель молока потер твердые ладони – одна о другую, как точильным камнем проскрежетал.

– Мыслите, сударь… э-э-э… прямолинейно… Прискорбно. Я образно желал преподнести… Чтоб в голове вашей… э-э-э… улеглось… Все дело в глазури. Фарфор хрупок. Но глазурь сообщает фарфору особенную крепость. И прелесть. Высший эмпирей.

– Толком-то сказать можно? А не огородами…

– Нам глазурь нужна, друг мой. Нечто такое, что могло бы придать делу некий оттенок. Приятный в отношениях. Для лиц, имеющих интерес в нашем успехе. Вот Сайто Таори, к примеру. Корабли на горизонте. В линию. Трубы дымят. «Память Азова», «Адмирал Нахимов», «Владимир Мономах». Какое, кстати, водоизмещение у них, ведомо?

– Надобно будет – узнаем. За особую плату, конечно, – дернул покатым плечом детина.

– Почти по шесть тысяч тон каждый.

– Большие корабли.

– Японские им в подметки не годятся. Могли такие большие корабли доставить одного человека? Из Кагосимы. Этого Таори, к примеру. Могли. Чем вам не глазурь? Нанести ее на сосуд. Как подобает мастеру. Выгорит дельце. Сможете ввести слух о Таори в уши вашему подопечному?

– Смогу.

– Чудесно. Действуйте.

– Так, значитца, следует сказать ему, мол, русские корабли привезли в Кобе самого главного бунтовщика Таори. Из Кагосимы. Того самого, коего проклял японский микадо.

– Правильно. Наконец-то вы, друг мой, усвоили урок с первого раза.

– Погодите-ка. А что, разве Таори еще жив? И зачем вам этот пропащий инородец?

– Вам-то какое дело? Лавры Лафайета грезятся? Или Костюшки? Япония вам не Америка, сударь, времен Вашингтона. Не место для революционеров. Особенно вашего типа. Снесут башку. Мечом. И баста. Самураи.

– Приятелей поминаете, – злобно и разочарованно просипел охотнорядец, словно на террасе был еще кто-то третий. А не только они двое. – Остереглись бы. Типун на язык. Ишь, грозить взялись. Мировая революция не за горами…

– Не будем дискутировать, друг мой. Каждый останется при своем мнении. Я вам плачу. И неплохо. Вы выполняете мои мелкие поручения.

– Хорошо. Я расскажу ему о Таори.

– Не забудьте вот что вставить при случае, друг мой. Русские привезли Таори, чтобы передать его в руки императорских властей. Он скрывался на Сахалине.

– Допустим. Наплести могу что угодно. А потом? Что будет после?

– А это уже не ваша забота, сударь, – жестко отрезал люстриновый сюртук, – Ступайте. Передайте ему новость сегодня же.

Молодец встал, подхватил котелок и трость. Поторопился выпалить скороговоркой:

– А деньжонок? За работу?

Любитель молока изумился.

– Деньжонок?

– Ну-с. Тысчонку-другую, лучше в британских фунтах… Прежнее потрачено… и у нас стеснение в средствах… в наличности…

Черный сюртук окинул молодца скорбным взглядом, процедил:

– Ступайте, сударь, не зарывайтесь. И вспомните по дороге. Есть способ доставить вас вновь на Охотскую каторгу. На круги своя. Так, кажется, поговаривали попы в тюремной часовне?