Кирилл Берендеев - Неизвестная война. Повести и рассказы

– Ты отвлекаешься, Клаус, – мягко напомнила Чарли.

– Да, простите. Просто, я все еще весь в материале. Книга, верно, выйдет не раньше, чем через два-три года. Профессор только сейчас активно принялся за работу над ней, – Кюнц помолчал, потом начал с новой строки, даже с новой главы: – В годы работы над летописями, я не мог оставаться затворником, да и вы бы мне не дали этого. Прежде, в университете, в разговорах с вами, мне казались простыми и очевидными те вещи, что обсуждались здесь, в доме на Кайзерштрассе. Но постепенно я стал смотреть на вещи иначе. Генрих Птицелов тому виной, – он виновато улыбнулся. – Не совсем он, но… – И снова с красной строки. – Вы ведь учили историю. Германские народы объединялись за две тысячи лет своего существования всего несколько раз, и последний случился очень давно, во времена становления Священной Римской империи. И то потому только, что им, нам всем, угрожала опасность. Так случилось во времена Рима, когда наши предки разбили легионы Октавиана Августа в Тевтобургском лесу, тоже произошло во время славянского а затем и венгерского нашествий, продолжавшихся без малого четыре века. Ведь германцев полабские венеды поначалу загнали за Эльбу. И только стараниями Оттона нам удалось восстановить былые рубежи. А после двинуться дальше, на восток, в едином порыве…

– Как сейчас? – лениво спросил Александр, искоса поглядывая на Кюнца. Впрочем, он так смотрел на молодого человека всегда, старший в группе, хороший знакомый Шарлотты, отличный охотник на вальдшнепов, поневоле именно так будет глядеть на юного академиста.

– Можно сказать. Параллелей невольно находится очень много.

– То есть ты сейчас признал захват Чехии жизненной необходимостью Рейха, – констатировал Фрайтаг.

– Я скажу больше… но позволь подойти к этому. Во все иные времена германцы были разобщены и разбросаны – в пределах одной империи, но по разным герцогствам, королевствам, княжествам. Мы не имели пристанища не годы или десятилетия – века. Все века, с рождения самой нации. Мы объединялись лишь для того, чтобы провозгласить нового доброго правителя, чтобы тот нашими силами изгнав очередного поработителя, снова разобщил нас, разрезав Германию меж своими сыновьями. Как это началось с Карла Великого. Как это продолжалось и длилось до… да до самой Веймарской республики. Вы ведь читали Гете? – вдруг спросил он. – Конечно, читали, что я. У Чарли прекрасная библиотека. Этот гений словесности, писал, что не видит ни в настоящем, ни в будущем места для Германии, что немцам следует быть в рассеянии, подобно иудеям, что их надо расселить по всей планете. Лишь тогда они обретут истинную свою сущность. Ибо неможно немцам иметь своего дома, иначе все вернется на круги своя – и правители-предатели и их жадные сыны и разобщенность и раздробленность. И конечно, ненависть всей Европы, всего мира. Мы всегда были слабы, а когда – раз в тысячу лет – объединялись, нас провозглашали племенем убийц и выродками. Как звучит Германия на языке ее соседей? Для французов, испанцев, португальцев мы просто земля человеков, всяких человеков, а для славян мы страна немых. Характерно, да? Сколь же часто наши западные соседи решали, как жить этим всяким в центре Европы, и как часто восточные пытались покорить немую страну. Кто только ни топтал наши земли. Даже сейчас, вот совсем недавно, с запада у нас отобрали Эльзас, Лотарингию, Рейнскую область, а что не влезло, провозгласили свободным государством, с востока Померанию, Силезию, Мемель… мне продолжать?

– Не стоит, – ответил Александр. – Ты и так убедителен. И очень долго не подойдешь к главному.

– Я уже в нем, – напрягшись, произнес Клаус. – Все последние годы нас пытались содержать как военнопленных, всю страну. Нам давали деньги, под залог наших земель, у нас конфисковали армию и флот, нас давили выплатами, нам устраивали революции и перевороты. Боевики «Рот-Фронта» устраивали побоища в городах, пытаясь захватить власть то там, то здесь. Почему им это удавалось? Ведь это все на нашей памяти происходило. Вы же помните, как оно было – в Баварии, в Тюрингии…. Молчите? Не надо напоминать, как мы тогда жили, всего-то десять-пятнадцать лет назад. На пособия, на которые можно было купить только мыло и веревку. Ваши родители бедствовали, даже имея по две работы, в начале двадцатых я спасался только тем, что чистил обувь возле «Ритца». Как же меня били тогда другие, которым не повезло вылизать обувь американского промышленника или английского банкира. Ведь подавали-то не марками, а звонкой монетой, имевшей вес во всех уголках мира. Все мы хранили сбережения, если они имелись, в фунтах или долларах. Правительства менялись с пулеметной частотой. А теперь я подойду к тому, с чего, по-вашему, должен был начать. Сама Веймарская республика была мертворожденной по одной причине: диктат одной провинции над другими, той, самой ненавистной, среди прочих, самой богатой золотом ее дворян и самой нищей ее крестьянами. Подумать только, веками Пруссия считалась житницей Германии, а тут мы из последних сил кормили ее голодающих. И при этом голосов у прусских партий в парламенте всегда было столько, чтоб заблокировать любой законопроект, направленный против интересов их дворянства. Что вы так на меня смотрите, я ведь родом из Пруссии.

– Хочу напомнить, ты хоть и бастард, но все равно должен носить титульную приставку к фамилии. А твой брат… – Александру закончить не дали. Роман не выдержал:

– Твой брат с тридцать шестого в Заксенхаузене. Ты хоть раз общался с ним? Как он, что он? Ведь тюрьма от Берлина всего в тридцати километрах.

– А для меня, как на луне, – резко ответил Клаус. – И потом, с чего ты так обеспокоился? Ведь ты же поддерживал референдум компартии по экспроприации дворянских ценностей. Это должно было и Пауля коснуться

– Речь не о деньгах, а о человеке. Ты вообще виделся с ним?

– Свиданий у нас было два или три. Но Пауль фон Кюнц не хочет меня видеть так же, как я его. Он бросил нас подыхать в Берлине в начале двадцатых, а сам уехал в Кенигсберг, получил земли, заручившись поддержкой соратников фон Палена… неважно. Отец умер от чахотки… тоже не суть. Ненавижу его.

Воцарилось неловкое молчание, которое никто не смел нарушить. Александр поднялся, похлопал Клауса по плечу, как-то не слишком уверенно, что-то шепнул на ухо. Тот кивнул в ответ. Наконец, произнес:

– Я рад, что наконец все закончилось. Что Германия не просто стала снова государством, но наконец-то обрушила свои сословные кандалы, от которых столько натерпелась, исполняя прихоти бесчисленных сюзеренов. Что народ снова стал единым. И в Баварии, и в Тюрингии, в Лотарингии и в Эссене, повсеместно, не просто говорят одно и на одном языке. Но считают себя одним целым. Даже баварцы, которые еще с времен Лотаря Первого, наверное, считались особой нацией, с особой культурой, устоями, языком… чем и кем угодно, но только не немцами. И это заслуга одного только человека – и, Роман, не говори только, что я не прав. Именно его заслуга. Ничья больше.