Валерий Волченко - Азиатский роман. Необыкновенная история

– Вот, ваша-нет? – подвожу её к останкам коровы. Бабиха не отвечает, будто окаменела. Смотрит на облепленную мухами и муравьями рогатую голову, из глаз медленно набухают и скатываются слезинки. Четыре года, во всём себе отказывая, она копила деньги на эту корову. Я испытываю приступ жалости, трогаю её за рукав: «Тётя Тося, идём! Чего на неё смотреть?» Она поворачивается и идёт за мной. Иногда оглядываюсь, глаза отрешённые, невидящие. За всё время она не проронила ни слова, но я чувствую, как кричит и бьётся, словно птица в клетке, её душа.

По воскресеньям нас не будят, спим вволю. С вечера собирался встать пораньше, чтобы первому успеть к блинам. Блины мы признаём только со сковороды, свежеиспечённые, горяченькие. Мать не успевает кормить со сковороды разом пятерых, поэтому за стол садимся по очереди, по мере пробуждения. Лёгкий на подъём Колька, всегда первый. Вскакиваю и выглядываю на кухню. Так и есть, Колька сидит за столом и окунает свёрнутый блин в блюдечко со сметаной. Давно сидит, с маслом уже наелся, ест со сметаной, затем будет с молоком, потом с вареньем и чаем. Так у нас заведено, у матери по выходным бывает время приготовить что-нибудь вкусненькое, и тогда едим «от пуза», не спеша, как говаривал грибоедовский Фамусов, «с чувством, с толком, с расстановкой».

Снова ложусь в постель, придётся ждать. Так мне и надо, не спи в другой раз. Под хоровод разных мыслей, незаметно задремал и опять проспал.

Проснулся мелкий Пашка, слышу, мать уговаривает его выпить ещё молочка. Достала всех этим молочком. То пичкала нас тошнотворным рыбьим жиром, потом перешла на парное молоко, говорит полезно. Мне парное не нравится, отдаёт травой, рябиной и всем, что съела корова. Горькие ягоды рябины наша Майка так любит, что за ними на куст готова влезть.

Однажды моё терпение лопнуло, и я категорически заявил матери, подававшей полулитровую алюминиевую кружку:

– Я тебе не молочный брат телёнка, не буду!

– Ишь, чего удумал! Пей сейчас-же, пока не наподдавала сковородником! – пригрозила она. Угроза не действует, пусть сначала меня поймает. Колька со Светкой тут же ко мне присоединились, тоже не захотели быть братом и сестрой телёнка. Теперь только маленький Пашка пьёт парное молоко. «Молочный брат телёнка!» – дразним мы его, когда не слышит мать. Но Пашке, засадившему кружку молока, по барабану, чей он брат.

Впереди Пашки меня, конечно, не пропустят. Молодым везде у нас дорога, а вот старикам почёта нет. Придётся снова ждать, пока Пашка окончательно проснётся, полчаса будет мусолить один блинчик, да полчаса мать будет уговаривать съесть ещё один.

После завтрака делаем неотложные дела по хозяйству. Скотина не понимает, что сегодня выходной, за ней в любой день уход нужен. Конечно, отец с утра пораньше всю живность накормил, но работы всем хватает. Чтобы более-менее сносно существовать, все мы, в свободное от школы время, трудимся в поте лица. Основные обязанности распределены и закреплены.

Я водовоз, вернее водонос, круглогодично обеспечиваю хозяйство водой, таскаю вёдрами с речки. Зимой это не трудно, напоить скотину, принести для кухни, да для бани. А вот летом, когда стоит жара и нет дождей, нужно много воды для полива огорода, все плечи собьёшь коромыслом.

Колькина обязанность: чистить коровник, свинарник и птичник, вывозить навоз в огород. Из него по весне, когда дотаивает снег, отец делает парники под огурцы, кабачки и арбузы, а перегнивший, осенью разбрасываем по огороду.

Маленькую Светку мать приучает к женским делам, делать уборку в доме и мыть посуду. Только Пашка не несёт пока никакой трудовой повинности.

Кроме постоянных повседневных забот, есть и не повседневные обязательные дела, это когда «день год кормит». Только я насчитал много таких дней в году. Посадка и прополка огорода, сбор урожая, заготовки на зиму. Летом отец берет меня и Кольку на покос, недели полторы косим и убираем сено. Вкалываем от зари до зари, в июльский зной, пожираемые тучами слепней, оводов, комаров и прочих кровососов. И всё равно, на покосе нам нравится: ночёвки в шалаше, еда, приготовленная на костре, восхитительный морс из студёной ключевой воды и дикой жимолости, растёртой с сахаром. Это незабываемо!

Иногда, вечером, у отца появляется редкая свободная минутка. Он раскрывает свою любимую настольную книжку – Конституцию СССР и читает нам о том, как нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Вначале, к восьмидесятым годам, в столовых будет бесплатный хлеб, а затем и все товары в магазинах можно будет брать бесплатно. Наступит счастливая жизнь – Коммунизм.

– Выходит, не зря мы на фронтах кровь проливали, – говорит отец. Мы с удовольствием слушаем, верим и мечтаем.

– Коммунизм вам с неба не свалится, его заработать надо, – вмешивается мать. – Не очень-то работать любите, лодыри!

– Пашем, как дети дяди Тома на плантациях! – возражает Колька.

– Я тебе сейчас дам дядю Тома! – непонятно почему возмутившаяся мать, награждает Кольку увесистым шлепком.

– На субботники ходим, макулатуру и металлолом собираем, всё для коммунизма, – добавляю я. – Нашла лодырей!

– Ты бы, что взял за бесплатно? – спрашивает Колька.

– Я конфет наберу полный мешок, – опережает меня Пашка и получает подзатыльник. Нечего встревать, когда мужики разговаривают. Спохватившись, тут же нежно глажу ему ушибленное место. Ведь Пашка хоть и мелкий ещё, но мечтает о коммунизме, соратник значит.

– Молодец! Мужик! – тихо говорю ему. И сморщившееся, готовое зареветь, Пашкино лицо, разглаживается.

– Болван! – презрительно скривился на Пашку Колька. – Деньги нужно брать! На бесплатные товары налетят, расхватают, а за деньги всегда, что хочешь покупай, хоть конфеты.

– Денег не будет, не нужны деньги при коммунизме. Все марш спать! – завершает прения отец. Но прагматичного, всё просчитавшего Кольку мучает вопрос:

– А зачем двадцать лет ждать, до восьмидесятых годов? – допытывается он. – Почему коммунизм сейчас не наступает?

– Сейчас люди ещё не поумнели, рассуждают, как дети малые, как Пашка вон, – поясняет отец. – Сделай бесплатные магазины, враз мешками всё растащат и конец коммунизму.

Засыпая, размышляю о человеческой жадности. Я бы не стал хапать мешками, взял лишь необходимое и всё. Пытаюсь представить, какой он этот коммунизм: передо мной проплывают разноцветные города с огромными, устремлёнными ввысь, домами, невиданные машины, сверкающие летательные аппараты, повсюду фруктовые сады и бескрайние жёлтые поля спелой пшеницы.

Почему-то, к отцу я привязан всем сердцем, всей душой, а к матери испытываю некоторое отчуждение. Не скажу, что её совсем не люблю, но это любовь разумом, от осознания, что так положено. Вероятно, отношение к родителям закладывается с самого раннего детства.