Роман Суржиков - За краем. True science fiction

Что еще делал Мохнатый? Да много чего, мало кто все и вспомнит. Строил шалаши из деревьев и шкур, шил паруса, придумал восемь новых способов готовить мясо, а из козьего молока делал белую и очень вкусную еду – он сказал, она называется «чиз». А одной весной натаскал из холмов целую кучу необычных камней, разжег огромный костер и долго колдовал с камнями над огнем. Те, кто видел, говорили потом, что из камней вышла блестящая вода, и позже отвердела. Получилось что-то мягче скалы, но много тверже дерева, и Мохнатый сказал: это что-то зовется «айрон». Наконечники из айрона были острее костяных, ножи – лучше каменных.

Той зимой, когда умер Вождь, племя решило, что новым вождем должен стать Мохнатый. Ему сказали об этом и ждали, что он ответит: «Безбожники». А он почему-то замотал головой и проворчал: «Да какой из меня вождь… Я простой сейлор, даже не боцман. Не потяну я». Вождем стал Инчи-Унчи, но чувствовал себя очень неловко, и каждый месяц потом ходил к Мохнатому за советом.

А еще спустя годы Мохнатый заболел. Мало кто болел в племени, а уж от рыжего силача этого точно не ждали. Да только он слег, и кожа у него разогрелась, и лицо покрылось алыми пятнами. Плавунья смотрела за детьми, а Худышка сидела с мужем.

– Да кто ж так делает?.. – с надеждой спросила она, ожидая, что Мохнатый сейчас придумает что-нибудь и к утру выздоровеет. Но он грустно покачал головой.

– Амдаин… – сказал он. – В смысле, подыхаю я… Ничем тут не поможешь. У вас нет таких лекарств, чтоб не подохнуть.

Худышке сделалось пекуче больно, как от змеиного укуса. Однако, чтобы утешить мужа, она не подала виду, а только улыбнулась.

– Значит, тебе нужно радоваться. Духи встретят тебя с уважением и почестями и отмерят много-много счастья.

– Рили?.. – Он невесело усмехнулся. – Правда?

– Конечно, правда! Никто другой так много не сделал для людей, как ты. Значит, тебе полагается больше счастья, чем всем-всем. Мы даже сначала думали, что ты и сам дух.

– Какой там дух!.. – Глаза Мохнатого блеснули, и он горячо заговорил, вздрагивая и облизывая губы. – Я никакой не герой, простой сейлор, даже не боцман. Пять паундс в месяц, день на реях да кружка рому вечером. Мы шли на каравелл… большая лодка, очень большая. Мы везли великого человека. Миссионер… зе прист… мэн оф черч… Мы везли великого шамана, служителя духов. Он должен был попасть сюда, не я. Вот он бы научил! Он бы смог, вы обучились бы ту рид энд то райт… вы бы узнали молитвы, слово божье. Вы бы поверили в великий дух Джизес Крайст!.. А я…

Худышка слушала очень внимательно, поглаживая лоб мужа.

– Случился шторм. Мы не успели снять паруса, фок-мачта рухнула, смело полборта. Каравелл легла на бок и захлебнулась… Не знаю, кто выжил. Наверное, никто. Я вцепился в обломок и лост май каншенс… ну, как уснул. Проснулся здесь. Худышка, май диар, боюсь, что Джизес наказал вас, безбожников. Послал меня вместо того, великого шамана.

Она нежно лизнула его в щеку.

– Ты ведь ничего не поняла, верно?.. – с горечью спросил Мохнатый.

Он ошибался. Смышленая Худышка прожила с ним больше дюжины лет, и поняла почти все, несмотря на мудреные слова. Не укладывалось в ее голове лишь одно: кто же мог сделать для людей ЕЩЕ больше?..

«Это он выдумал, чтобы я не тосковала!» – вдруг догадалась она и затосковала от этой мысли еще сильнее.

* * *

– …При известном направлении тока в катушке, направленность вектора напряженности магнитного поля Н определяется правилом буравчика, или же правилом винта.

Демонически скрипя мелом, лектор изобразил нечто, подобное бублику (вероятно, катушку индуктивности), и несколько погнутых стрелочек.

– Предположим, что мы вкручиваем штопор правой рукой, вращая рукоятку в сторону протекания тока. Тогда острие штопора будет указывать направление вектора Н. Вихревое электрическое поле создает, условно говоря, воронку, и вектор магнитного поля направлен вглубь ее.

Вот! Я поймал нужное слово и завершил фразу. В этот момент Светка тронула мое плечо и спросила:

– Что ты делаешь?

– Пишу.

– Я заметила, – Светка подмигнула, глядя на мою руку.

Кисть руки держала авторучку, ее стержень указывал на хвостик буквы «и», которой оканчивалось слово «воронки», последнее в предложении: «Ложась на борт и черпая пробоиной воду, бригантина проваливалась вглубь воронки».

– Я пишу о путешествиях, – сознался я и, вполне возможно, покраснел.

Светка была стервочкой с длинными ногтями артериального цвета. Я ожидал от нее в качестве ответа скривленных губ и снисходительной усмешки.

– Круто, – сказала она. – Дашь прочесть?

Дать было стыдно. Выразить идею мне никак не удавалось: персонажи говорили не о том, сюжетные ходы оказывались примитивны, а описания – поверхностны. В отчаянии я влепил идею под конец чуть ли не прямым текстом. Пафосно и напыщенно, как некролог по Сталину. Словом, рассказ был графоманью чистой воды… Однако не дать – означало бы открыто признать свой позор. Я протянул Светке тетрадь.

Она читала, я краем глаза следил. Ее личико выражало эмоции – краем глаза сложно заметить, какие именно. А краем уха я слушал лектора. Он говорил много всего, глубоко научно обоснованного, и изображал на доске ряды пугающих символов интегрального вида. Мне мало что удалось понять, но одна его фраза звякнула в мозгу резонансом. Я записал ее в блокнот.

Соседка дочитала, вернула мой, так сказать, конспект и долго внимательно смотрела на меня. Пока она смотрела, я успел подумать: будь мы героями пьесы, здесь стояло бы слово «пауза».

– Ты давно пишешь? – спросила, наконец, Света.

– Со смерти отца.

Она изменилась в лице, и я уточнил:

– Это не просьба о сочувствии, а отсчет времени. Моя жизнь делится на ДО и ПОСЛЕ. Писать я стал ПОСЛЕ.

– Ты хорошо пишешь. Интересно.

– Паршиво, – сказал я. – Пытаюсь передать одну мысль, и это никак не выходит. Коряво, грубо…

– По-моему, все понятно.

Я промолчал, поскольку не знал, как ответить: поблагодарить за поддержку или фыркнуть цинично «да неужели?» Мое лицо выразило: «Да неужели?»

– А знаешь, – вдруг шепнула Света, – дед Майкла Фарадея был моряком.

– Правда?

Мое удивление относилось скорей к тому факту, что блондинка-модница знает само имя Майкла Фарадея, чем к родственным связям ученого.

– Правда. И не просто моряком, а кем-то вроде капитана. В общем, да, капитан. Он был известный путешественник, можно сказать, английский герой. Как звали – я, конечно, не помню. Его все любили или, как минимум, уважали. А потом он погиб.

– В катастрофе?

– Да, в шторм. Как в твоем рассказе. Фарадею тогда было лет пять. И вот его родные и близкие – родители, дяди, тети – решили воспитать Майкла так, чтобы он вырос… ну, достойным великого предка. Пошел по стопам, как говорят. Тоже сделался моряком, потом капитаном, адмиралом или кем там еще. Все сошлись на том, что внук просто-таки обязан не посрамить память деда.