Кирилл Берендеев - Сентябрь прошлого века. Сборник детективов

Меня и сейчас спрашивают знакомые по торговому центру: неужели и в Москве есть коммуналки? Когда я киваю, задавали второй: «Почему?».

Что я мог ответить? Коммуналки были всегда, правда я никогда не жил в них. Мой отец, тоже милиционер, под конец жизни дослужившийся до начальника главка, получил трехкомнатную квартиру – и это на семью из трех человек, по советским меркам просто роскошь. А напротив, тоже в трехкомнатной была коммуналка, в большой комнате жил мой однокашник с родителями и бабушкой, в соседней старушка, ветеран войны, и в самой маленькой, молодые, недавно вставшие в бесконечную очередь по улучшению жилья, сперва с одним, а потом двумя детьми. Не знаю, далеко ли они продвинулись, я уж столько лет не был в доме, где родился.

И тут тоже, трехкомнатная. Квартира старика самая дальняя от входа, планировка удивительно похожа, наверное, один проект. Я замер на пороге. Первое, что бросилось в глаза – идеальный порядок. Все разложено по полочкам, упаковано, вычищено, так, словно комната выставлена в наем и ждет придирчивых постояльцев. И только на столе лежала книжица. Диденко поднял ее, хмыкнув, бросил обратно. Справка о состоянии здоровья, это нам, отмести последние подозрения в невменяемости.

– Чертов хрыч, – глухо произнес Стас, садясь за стол. – На тебя похож, кстати. – И отвечая на мое удивление: – Любит доводить дела до упора. Чтоб всем все понятно стало.

– Не я. Мой отец.

Оперативным работником ли, или как в последние годы начальником, он во всем и везде, при любых обстоятельствах требовал соблюдения закона и порядка. И неважно, зыбка ли почва, гневливы небеса, он оставался кремнем до конца дней своих. И вколачивал, не ремнем, но словом, простые истины, вбитые в него еще дедом, прошедшем две войны. Передавая накопленный двумя поколениями опыт в единственного сына. Наследника династии служителей закона. Методично, настойчиво, подчас сурово, но никогда не шутя. Он бывал добрым, веселым, странно, но смеха его я не помню. Помню подарки, обязательно с наставлениями, помню улыбку, а смех – казалось, такого с ним не могло произойти. Слишком подтянут, внимателен, строг, беспредельно строг к самому себе. Никогда не облокачивался на спинку стула, всегда мог обернуть беззаботный пустой разговор в серьезное русло. Никогда не оставался в стороне, если помогал, то со всем старанием. Он все делал так, никогда не подавая даже вида, что это что-то ему не по силам. Когда сердце шалило, когда ломило голову, когда крючил ревматизм, он через не могу, шел и добирался до своей правды. Вызывая одновременно и страх и безмерное уважение.

И все это завещал мне, когда ушел в девяносто втором, когда, наверное, впервые в жизни, не смог подняться по единственной уважительной для него причине – остановке сердца. И я, сокрушенный его смертью, долго стоял у постели, очень долго, пока не подъехали врачи, никуда не торопившиеся, ведь спасать уже некого. Молча стоял, не плакал, как ни уговаривала мама. Зная, что ему так будет понятней, естественней мое горе, пятнадцатилетнего парня, нет, уже мужчины. Давно мужчины, только сейчас осознавшего свое положение в семье.

А когда первый шок, первая боль ушла, на каркасе созданного отцом внутри меня здания, я обнаружил пустоту, и холодный ветер, гулко завывающий среди недостроенных железобетонных стен.

– Да не надо, ты ведь тоже во всем хотел идти до упора.

Хотел, да не мог. Свою твердокаменную настойчивость отец, несмотря на все старания, так и не сумел передать мне – не нашел ни нужных слов, ни путей. А то, что смог, попыталась вытравить мать, впервые оказавшаяся один на один с враз повзрослевшим сыном, и безуспешно долго искавшая пути к его сердцу. Я ушел от нее в высшую школу милиции, окончил, заступил на первое дежурство, отправился на первое задание.

– Давай лучше искать, – я замолчал на полуслове. Комната старика вряд ли что нам скажет. Она уже чиста от своего владельца. – Лучше дождаться соседей.

На то не потребовалось много времени, через час прибыла семья: мать, моя погодка, и дочь лет десяти. Открытая дверь их обеспокоила, наличие полиции еще больше. Они замерли на пороге, хотя Стас и пригласил их внутрь, жестом хозяина предложив ветхий диван. Потоптались и нерешительно вошли, оглядываясь.

В точности я, когда заходил в отцову комнату. Да и похожи они были, нет, не обстановкой, но стерильностью. И тем, с какой нерешительностью их посещали. Сразу вспомнилось: вот точно так же я стоял, не в силах переступить невидимый глазу порог комнаты, вроде и дверь всегда открыта, даже когда отец спал, но порог, намеченный дорожкой паркета, заставлял останавливаться. Отец вставал без будильников, всегда ровно в шесть, как солдат, всегда готовый к новым поворотам судьбы, и как солдат ложился около полуночи, немедля засыпая.

Если кому-то надо было побеспокоить отца, он делал это из коридора. Если его вдруг приглашали в комнату, что случалось нечасто, наступала пауза, порой долгая. Особенно, когда отец вызывал меня на допрос по поводу какой-то промашки, шалости, непослушания. Внимательно выслушивал и выносил вердикт.

Диденко принялся опрашивать соседей. Известие о смерти старика повергло обеих в замешательство, они тщились сказать о нем что-то подходящее случаю, но нужных слов вдруг не нашлось. Только потом полилось, подгоняемое одно другим: «крепкий старик, столько пережил и вот», «печально это, хороший дедушка был», «строгий, но справедливый, и всегда помогал, если что», «подарки дарил, мне нравились», «у меня дочь его только и слушалась», «дедушка интересно рассказывал, хотя и старенький».

Я спросил про семью. Лица сразу омрачились. Да, семья, Елена Тимофеевна, как мужа своего потеряла, сразу сошла на нет, посерела вся. Они ж душа в душу жили. Даже дети не спасли, Аркадий больше оболтусами занимался, нежели мать. А после его смерти, она все на самотек пустила, прости, господи, ушла в себя, и никак и никто ее уже не мог вернуть. А ведь какая женщина была.

– А внуки что? Они ж все в одной комнате жили, – сейчас даже странно подумать, что здесь, в этой комнатушке обитало четыре человека. Был какой-то непорядок, разбросанная одежда, обувь на подоконнике, неубранные постели, шум голосов, споры и ссоры, беготня. Словом, дети.

– Конечно, в одной, понятно, что очень теснились. Сам старик от них ширмой отгораживался поначалу, ну чтоб не мешать. Потом, как постарше стали, занавеской разделили, вот здесь стояла кровать Елены Тимофеевны, вот тут, у окна, старикова, а вот тут двухэтажная братьев. За столом они занимались вместе всегда, помогали друг дружке… Я и сама не знала, что они нюхают клей-то. Вроде нормальные, ну баламуты, как все.

– Деньги воровали, ты сама рассказывала, – напомнила девочка. Мать кивнула неохотно.