Владимир Жуков - Сикстинская мадонна

– Ну и сдал?

– Конечно, сдал! А как же? Коли нет, так я б забил тревогу!

– А сличал ты номерочек с книжкой?

Зачепило побледнел. Конечно, не сличил он номерок. И так их оружейники сличают редко, а при вони, что была, понятно, уж совсем не до сличений было, и почуял капитан подставу. «Двухгодичник-то принес вонючий пистолет. А для чего? А чтобы оружейник не подумал даже поглядеть на злополучный номер!» – Зачепило заключенье сделал.

«Ну и хлюст! – мозги терзали, мысли, – это надо же, в полку неделя, а сексот уже чекистов штатный! Нет, я зря его вчера, собаку, не отделал, все б страдать со смыслом», – колотило в голове тяжелой.

В тике нервном заходили веки: сильно правое и чуть поменьше то, что левое. Щеку при этом повело, перекосило в страхе побледневшее лицо, и пулей к пирамиде капитан метнулся, к той, где Лешин пистолет хранился. Он схватил его и сверил с книжкой номер, выбитый на стали черной, и вздохнул – все совпадало точно.

Зачепило удивленным взглядом посмотрел на особиста, что, мол, мне горбатого, товарищ, лепишь? Что морочаешь мозги впустую?

Балалайкин же с улыбкой только головою покачал и очень назидательно сказал, серьезно:

– Эх, Витек! Ну разве так вот можно службу ратную нести? Нет, братец. Относиться так к делам серьезным, разумеется, нельзя, дружище. Раз единственный решил проверить, сохраняете вы как оружье, и вот на тебе сюрприз тот час же. Ну да ладно, раздувать не стану я пожар большой, но ты гляди мне, намотай себе на ус, красавчик, в раз другой уже спускать не стану.

На лице у Зачепило тики поутихли, но однако сердце из груди не вылетало чуть ли, билось так что Балалайкин слышал. В пол уставившись понуро взглядом, приходил в себя с трудом помеха. А чекист ему вопрос:

– Скажи мне, Виктор Игоревич, не заметил за Емелиным вчера чего ты нестандартного? Ничем не пахло, нехорошим, от него, когда он приходил к тебе сдавать оружье?

– Не заметил? Не заметить как же вообще такое можно было? – возмутился Зачепило страшно. – Этот хлюст полувоенный, чертов, появился аж под восемь только, негодяй, когда в четыре должен. И разило от него так, будто три недели откисал в сортире. Запах мерзкий исходил от типа, да такой, что я сознанья было не лишился, лишь почуяв только. Хорошо успел раскрыть окошко, а не то была труба бы точно. Идиоту я сказал, на пол чтоб пистолет ложил и дергал к шуту. Коль не запах, Николай Петрович, я б студенту надавал по шее. Шалапут мне перепортил праздник. Обмывал звезду правак, а я вот не попал к нему. И все ублюдок недоделанный оболтус этот. Значит, весь мой экипаж гвардейский тянет водочку, грызет колбаску, ну а я сиди и жди мерзавца. Разве мало, чтоб побить за это?

– Разумеется, совсем не мало. А Емелин, не сказал, где эдак провонялся-то?

– Да нет. На пол гад положил свой пистолет такой же, непомерно как и сам вонючий, и ушел. Я в керосине после ночь держал ПМ, никак иначе не поставить в пирамиду было.

– Хорошо. О разговоре нашем не болтай и номера сличай мне.

– Есть! – ответил Зачепило кратко и расстались офицеры тихо.

Рассуждая по дороге к штабу, особист про коньячок вдруг вспомнил, в кабинете что томился в сейфе, и к нему пошел, предельно ясно разобравшись, кто виновник вони, столь наделавшей беды в квартире. До конца уже совсем не сложно, до деталей разобраться было.

Вот и штаб. Второй этаж. Отдел вот полковой, да не простой – особый. Только что это!? Печать на двери без веревочки. За ручку дернул. Изнутри закрыта дверь. Ну что же, отомкнул чекист, вошел и видит Сашу спящего. Клубком свернувшись, почивает на диване сладко.

«Вот и кстати, – про себя отметил особист, – ключи как раз с печатью заберу, а то, не дай Всевышний, потеряет алкашина хренов». Но будить сперва не стал: сначала остограммиться решил и к сейфу на носках посеменил тихонько. Приоткрыл железный ящик мощный и рюмашку коньяка прихлопнул. Дело ясное, увидеть это почивающий не мог. Оно и хорошо: зачем соблазн ненужный.

Сейф закрыл потом, не хлопнув дверцей осторожно Александр Петрович, и за письменным столом уселся. Дело личное Алеши после пред собою положил, и начал изучать его, и где-то добрых полчаса на то потратил дело. Ничего не отыскал такого, что могло бы бросить тень хоть как-то. Ничего. И стал смотреть на фото офицера на двенадцать девять. И отметил: «КрасавЕц мужчина! Чем-то смахивает очень даже на меня в далеком прошлом, правда».

Тут проснулся особист Сашуля:

– Извините, Александр Петрович, – встал с дивана, – я зашел печать вот и ключи отдать, – невнятно очень пробурчал скороговоркой глупой. – И нечаянно приснул, представьте, ночь проспал и даже дня прилично прихватил еще, хотя был трезвый – в рот не брал хотя дурдома после.

– Замечательно, давай-ка, Саша, и ключи, и к ним печать, а то уж из дивизии вчера звонили.

– Понимаю, – сделав вздох глубокий, вынул бывший особист смиренно из кармана брюк ключи с печатью. Протянул. – Вот, Александр Петрович!

Балалайкин связку взял, и сунул в сейф скорей ее, а после дело Леши личное хотел захлопнуть, что лежало на столе, однако, подошедший в тот момент Сашуля, вдруг вчерашнего увидев глюка, неожиданно пунцом налился. Балалайкин то набитым глазом, разумеется, сумел заметить.

– Узнаешь? – спросил, на что Сашуля, улыбнувшись очень грустно как-то:

– Ну, а как же? Узнаю! – ответил. – Как же глюка не узнать возможно, бегал голым что вчера у штаба.

– Что за глюк?

– Я, Александр Петрович, недолеченный, видать. Вчера вот в кабинет зашел, в окошко глянул: голый мчится лейтенант вот этот и, что главное, говном облитый. Волочится словно хвост веревка по земле, обмотан был которой. И еще бегут гурьбою, вижу, разъяренной технари галопом, вслед за ним, поймать желая, явно. Я глаза закрыл в испуге жутком: это чувствую болезнь проказит недолеченная. Ну и снова, как открыл глаза, обратно вижу глюка этого: уже он чистый, как ошпаренный, назад несется и веревку за собой не тянет. Я зажмуриваюсь, значит, снова и Всевышнего зову на помощь. Бесполезно. Открываю только вновь глаза, а этот глюк обратно с пистолетом негодяй несется. Реагировать не стал я больше на жестокие плоды горячки. Перепуганный, гляжу в окошко, а глючок туда-сюда-обратно. Испугался я, прижух, боясь, что тронусь начисто умом последним. И заснул вот в кабинете вашем.

Подполковник сделал вдох тяжелый, почесал себя за ухом левым и, сочувствуя, сказал коллеге:

– Да, плохи твои дела, Сашуля. Но держись, мой друг, крепись. Со змием ты теперь повремени, с зеленым и глядишь оно: ума здоровье постепенно возвратится снова. А сейчас прости, идти мне надо, много дел. Тяну две части сразу. За тебя вот конопачусь тоже, а замены, понимаешь, нету.

Понял бывший особист, что это избавляются культурно-мило от него и, тяжело вздохнувши, не спеша пошел, смакуя горе, на прощание кивнув лишь только.