Джеймс Кервуд - На равнинах Авраама

В Новой Франции, где свобода мысли, поэзия и то, что составляет удовольствия жизни, нашли для своего развития благоприятную почву, подобные суждения можно было высказывать, не опасаясь последствий. Но в Колониях еще не миновали те дни, когда сторонникам новых идей, чьи взгляды подрывали глубоко укоренившееся и узкодогматическое религиозное мышление, приписывали сверхъестественное могущество и обвиняли их в сговоре с дьяволом. Разумеется, если бы Катерина жила в доме, где прошло ее детство, она защитила бы Джимса непробиваемым щитом косности и невежества.

Но не только таинственные голоса природы и благоговение перед мощью Небесного Творца манили Джимса в лес. Его кровь бурлила жаждой впечатлений и деятельности, и далеко не всегда удавалось Джимсу оставаться на высоте того, чему учили его родители. Часто случалось, что он убивал из простого упоения убийством — так велики были соблазны, разнообразны искушения. Леса, холмы, луга кишели живностью. Ее было так много, что в Бостоне диких индеек продавали по шиллингу за штуку, голубей — по пенсу за дюжину, упитанных молодых оленей — всего за шесть пенсов. В Олбани цены были и того ниже — за индейку просили четыре пенса, оленя обменивали на дешевый складной нож или на несколько гвоздей. Белки водились в таком изобилии, что в том же 1749 году Пенсильвания купила шестьсот тысяч зверьков, убитых как сельскохозяйственные вредители, по три пенни за шкурку 11.

И все же этим утром Джимс взял лук и стрелы только потому, что они были так же неотделимы от него, как одежда, а вовсе не собираясь пускать их в ход. Все его существо переполняло ликование, смешанное с твердой решимостью. Он знал, что будет сражаться, если Поль Таш тоже приедет к Люссану, до мельчайших подробностей представлял себе это сражение и, более того, предвидел его исход. Он встал на верный путь и вскоре поднимется на недосягаемую высоту во мнении Марии-Антуанетты Тонтер; поднимется после того, как подарит ей отрез бархата. Само утро горячило кровь Джимса. Свежесть холмов и полян, пение птиц, красота синего неба и зеленой земли сливались в стройный хор и вторили песне его сердца — песне освобождения, избавления от гнета, до самого последнего часа томившего и терзавшего его душу. И теперь, когда задуманное близилось к свершению, он недоумевал, почему это не случилось раньше.

На ферму Люссана Джимс пришел первым. Было девять часов, а торги начинались не раньше одиннадцати. Люссан с женой, дочерью, двумя сыновьями и тремя рабами, предназначенными на продажу, с самого рассвета были на ногах, и Джимс сразу же нашел, чем им помочь. Над кучей раскаленных докрасна углей на железном вертеле медленно жарилась полть молодого быка. В уличной голландской печи пекся огромный каравай, скамейки были уставлены оловянными кружками и белоснежными деревянными блюдами. Люссан славился как мастер варить пиво, флип и виски, и на деревянной колоде три бочки с вынутыми пробками уже ждали, когда кто-нибудь из друзей или соседей пожелает отведать их содержимого. Начищенные до блеска пивоваренный аппарат и перегонный куб, за которые ожидались особенно бурные торги, лежали за бочками и, сверкая на солнце, соблазняли глаза и искушали карманы покупателей. Люссан был состоятельным человеком, и на продажу выставлялось много Вещей. Среди них возились три раба, чьи страхи немного улеглись после обещания хозяина не продавать их поодиночке.

Скоро Джимс оказался без дела и решил разыскать плуг, котел и ткацкий станок, которые хотел купить отец. В этих поисках он набрел на стол, заваленный самыми разнообразными предметами. Вдруг сердце чуть не выпрыгнуло у него из груди: на столе он увидел несколько книг на английском языке. Джимс не стал гадать, каким образом у Люссана, читавшего только по-французски, да и то нечасто, оказались английские книги; единственное, о чем он подумал, так это о том, как обрадуется мать, если удастся привезти ей такое сокровище. Книг было пять: «Малверн Дейр», «Эвелина», «Телемах», «Элоиза»и «Джозеф Эндрюс». Все названия показались Джимсу на редкость привлекательными, и он со всех ног помчался к Люссану осведомиться о цене книг и о возможности купить их. Люссан не видел особенных достоинств в английских изданиях и весьма сомневался в наличии шанса выгодно продать их; к тому же он был человек щедрый и, что еще важнее, успел отведать своего знаменитого пива. Посему он отдал Джимсу книги в качестве компенсации за услуги, которые тот в течение часа ему оказывал.

В восторге от сногсшибательной и совершенно неожиданной удачи, Джимс с нетерпением дожидался отца и дядю Хепсибу, а также Тонтера и тех, кто приедет с ним. Ближайшие соседи прибыли прежде, чем Анри с шурином показались из леса. Не теряя времени, Джимс бросил связку книг в повозку и ремнем из оленьей кожи привязал Вояку к колесу. Он не хотел думать о том, что сделает пес, если будет на свободе во время его схватки с Полем. Ташем.

Час торгов приближался. Перед домом Люссана собрались добрые полсотни мужчин, женщин и почти столько же ребятишек, но Антуанетта и ее отец еще не приехали. Джимс выбрал место, откуда мог видеть дорогу, и когда услышал голос аукциониста, объявляющий начало торгов, то заметно приуныл. Однако уныние его как рукой сняло, стоило в полумиле от дома, в конце дороги, показаться троим всадникам. Первым скакал Тонтер, за ним — Поль Таш, в третьем седле покачивалась тонкая маленькая фигурка в широкополой шляпе — сама Мария-Антуанетта Тонтер.

Притаившись за деревом, Джимс наблюдал за небольшой кавалькадой, которая проехала так близко от него, что камешек, отброшенный копытом одной из лошадей, упал рядом с ним. Мужество почти изменило Джимсу, и хотя при виде Поля Таша его кулаки сжались, стоило ему перевести взгляд на Туанетту, сердце у него дрогнуло. Туанетта неожиданно превратилась в молодую барышню. Джимс готов был поверить, что никогда прежде не, видел ее. Эта перемена поразила его, на несколько мгновений он забыл, где он и кто он, и если бы кто-нибудь из троих всадников посмотрел в его сторону, то непременно заметил бы его. Как и Джимс, Туанетта не ощущала себя той десятилетней девочкой, которой была еще вчера. Сбылось одно из ее самых заветных желаний: ей позволили надеть первый раз в жизни костюм для верховой езды — только что привезенную из Квебека шитую золотом голубую амазонку. Из-под игриво заломленной набекрень касторовой шляпки со щегольским пером каскадами спадали тщательно подвитые локоны, чью свободу частично сдерживали три вплетенные в них ленты. Туанетта отлично понимала, насколько она хороша, и Джимс видел, как вся она напряглась от чувства собственного достоинства. Когда она проехала, его охватило удручающее сознание собственной незначительности, и он вдруг почувствовал себя совсем маленьким. Ведь Туанетта была уже не Туанеттой, а настоящей принцессой, и к тому же совсем взрослой; а Поль Таш, который теперь ехал рядом с ней, с напудренными, перевязанными лентой волосами, в красном камзоле, бросавшемся в глаза за целую милю, казался совершенно неуязвимым для любых заговоров и козней. Джимс вышел из-за дерева и наклонился за камешком, отброшенным лошадью Туанетты. До него долетал голос аукциониста и голоса покупателей. Вдруг все остальные звуки перекрыл раскатистый хохот. Где угодно узнал бы Джимс этот неукротимый порыв веселья. Так смеяться мог только его дядя Хепсиба.