Маша Сыч - Гимнастка и Искатель. Цирковая история

Отец мой – простой деревенский кузнец – не совсем разделял мои убеждения. Брызжа слюной и размахивая руками с широкими загрубевшими ладонями мастера, он кричал, что у него в семье никогда не было таких легкомысленных дураков, как я, и что если я не изменюсь, и не начну задумываться о будущем, то не видать мне жизни, то есть вообще никакой. Но я живу вопреки его мрачным предсказаниям, живу вот уже двадцать два года, и надеюсь, это не предел моих бездарных возможностей.

Однажды отец, в очередной раз пытаясь меня вразумить и наставить на путь истинный, сгоряча воскликнул, что я, может, и не сын ему, мол у моей мамочки было богатое прошлое. И тогда я первый раз ушел, ну а возвращаться мне категорически не нравится, я уже говорил. Не знаю, возможно, он был прав: мы разные даже внешне, его жесткие кудрявые волосы цвета мокрой дубовой древесины и темные, почти черные глаза, действительно не имеют ничего общего с моей взъерошенной рыжевато-светлой головой и зеленовато-серыми как вода в лесном озере зрачками.

Но сейчас все это неважно. Я не ценю прошлое, хотя бы потому что оно п р о ш л о. Исчезло, растворилось, нет больше, да и вряд ли будет. А вот я есть, весь такой прекрасный и удивительный с расцарапанными руками и усталыми глазами. Нет, довольно глубокие царапины на руках это не боевые раны и даже не следы противостояния с какой-нибудь там лесной дикой кошкой, а всего лишь неудачный опыт общения с ежевичным кустом. Черт меня дернул лезть в тот овраг. Помимо меня есть небольшой городок, название которого я так и не удосужился узнать, но по широким улицам которого я брожу вот уже часа полтора, шуршащие под ногами мелкие сырые после утреннего дождя камни, подползающее к горизонту солнце и запах чего-то теплого и сладкого. Запах этот, к слову, преследует меня уже минут двадцать, и это определенно добрый знак. Я вообще больше привык доверять собственному обонянию, нежели органам зрения и слуха, запахи не обманывают.

Передо мной цирк. Ну надо же, какая удивительная удача посетила меня на исходе дня. Я приятно удивлен, слегка счастлив и даже, можно сказать, польщен таким благосклонным ко мне отношением внутреннего голоса, который двумя часами ранее тихо, но настойчиво посоветовал мне задержаться в этом провинциальном городке. И потому я все же подхожу к большому цветному шатру, я даже плачу за вход, чего обычно не удосуживаюсь делать – сегодня мне отчего-то хочется, чтобы все было правильно.

Зыбко, громоздко, избыточно. А еще шумно, людно и как-то празднично что ли – вот что для меня цирк. Здесь душно, пахнет сахарной ватой, лошадьми и чем-то волшебным, мне не разобрать. Среди разномастных предметов мебели, служащих местами для зрителей, выбираю старый жесткий стул с подлокотниками, покрытый некогда дорогим, но теперь изрядно истертым бордовым бархатом. Жду. Я не люблю ждать, но сейчас мне нравится восседать на этом некогда дорогом стуле и наблюдать за мельтешением, хаосом, яркой жизнью цирка. Я даже чуть прикрываю глаза, а может, и засыпаю, определение границы между полупрозрачным сном и явью всегда давалось мне с трудом.

Представление начинается неожиданно – для меня. Гремит музыка, блестят и переливаются костюмы клоунов, дрессировщиков, акробатов, слепит глаза дивный свет, хлопают зрители. Я слушаю, смотрю, чувствую запахи, и у меня кружится голова. Но я не встаю, не ухожу, сладкий этот водоворот напоминает мне давешний сон, теперь я понимаю это совершенно точно, теперь я помню его настолько отчетливо, насколько вообще можно помнить сны. Поэтому я остаюсь, и не зря – после артистичной укротительницы тигров с хитрой улыбкой на арене появляется она. Нет, она действительно появляется, а не просто выходит из-за тяжелого занавеса – должно быть я просто отвлекся, дурак этакий. Она почему-то приковывает к себе внимание, не знаю, всех или не всех, но мое точно, и этого вполне достаточно. У меня не замирает сердце, не перехватывает дыхание, нет и каких-либо других признаков временного помешательства, мой организм абсолютно спокоен и умиротворен, только вот я почему-то не в силах оторвать от нее взгляда. Точные плавные движения, легкая, немного наигранная улыбка, яркие глаза, тонкие запястья, да вот собственно и все, что я мог бы о ней сказать. Она, конечно же, не может увидеть меня и мои горящие глаза, мне даже кажется, что сейчас меня никто не может увидеть. Я и сам не заметил, как превратился в местного безумного призрака, забыл прошлое и решил, что останусь здесь навсегда – буду изредка являться укротительницам и клоунам во снах, но той воздушной гимнастке чаще всего, обещаю. Такие вот глупости.

Но мечтам моим не суждено сбыться. Прерывается волнующая мелодия, гимнастка исчезает за тяжелым занавесом, номер заканчивается, а вместе с ним и все представление. Я вновь обретаю способность слышать, чувствовать и понимать происходящее, улыбаюсь собственным мыслям, качаю головой, наваждение какое-то. И неожиданно понимаю, что не смогу уйти, пока не увижу ее, пока хотя бы не узнаю, как ее зовут, и любит ли она море. Мне почему-то именно это кажется важным.

Даже когда мои жесткие качели поднялись и громкая, бьющая по мозгам, музыка сменилась медленной, немного грустной и тягучей как нуга, я еще не пришла в себя: в голове стеной стоял гул, и жизнь как будто протекала за тонким стеклом, протекала медленно, а, самое главное, мимо. На моем же лице было исключительно бессмысленное выражение.

В общем, я начала. Сегодня это не так просто сделать, скажу я вам, за мной наблюдают сотни пар глаз, но одних, самых важных глаз, серых, как вечерне-осеннее небо, глаз моего отца, нет. Он болеет, и я чувствую, что стараюсь вхолостую. Как будто, если барышни-модели, сошедшие со страниц модных журналов Сюзи, позировали ради «просто так», а не фотографу, который смотрит на них довольно, словно дрессировщик на глупых кудрявых пуделей…

У меня руки струятся. Точнее, руки у меня абсолютно нормальные, не подумайте, но дурацкий костюм сделал из них почти что крылья. И не просто крылья, а еще и с блестками. Это неспроста, точно вам говорю. Я ухнула вниз, в последний момент зацепившись коленями за дощечку качелей, а они, качели, все витали и витали, раскачиваемые моими немыслимыми, непроизвольными, но энергичными телодвижениями. Я в восторге от себя и от музыки, от музыки и от себя, от нас двоих, которые уже успели слиться воедино. Сейчас, именно сейчас пройдет волнение, которое вызвал во мне юноша в первом ряду, выглядевший растерянным и чужим, всегда чужим. Сейчас мурашки испугаются высоты и покинут меня, перебегут к кому-нибудь из зрителей снизу. Сейчас скрипка, которая до этого прекрасного момента послушно и кротко аккомпанировала какому-то глубокому и тревожащему инструменту, название которого я постоянно забывала, громко зарыдает. Мой музыкант дернется и замрет на месте с блаженным выражением лица, а я изогнусь так, что вполне смогу упасть, мои костлявые коленки возможно уже не смогут с силой сжимать жесткую дощечку. А я… А я в это время как ухну да как ухвачусь за веревки сильными руками и притяну к себе все тело, пару секунд летая стоя и в такт стучась спиной о бесчувственный кусок дерева!