Мария Мелех - Сны Бога. Мистическая драма

Алая полоса ленты, распадающейся под точным движением тяжелых ножниц в моих руках. Бесконечные ряды картин – в таких же бесконечных вариациях интерьеров. Аплодисменты, вспышки и щелчки фотокамер, глянцевые развороты журналов с моим именем. Показы модных коллекций одежды, навеянных моим творчеством и изобретенным только мной переливом цвета. Широкая улыбка, веснушки, крепкое рукопожатие – это он, вероломный и корыстный жрец моего культа, вознесший свое божество на небывалую для современного художника высоту, и развенчавший его прилюдно. Рыжеволосая аристократка с тонким фруктовым ароматом и искристым колье на изящных ключицах – неужели она целует меня? Видимо, это девушка, в которую я буду безумно влюблен. Ленты дорог, тающие перед мощью моих блистающих автомобилей. Прибой океана и морские отливы, белый песок, похожий на сахарную пудру, прилипшую к мокрым ступням. Бесконечный дождь из цветов, превращающийся в наводнение, способное погубить. Лестница из банкнот, ведущая прямо в облака. Шелк простыней и жар поленьев, потрескивающих в камине – где-то в сердцевине Альп. Клетчатый, полосатый, еловый и кудрявый узор планеты, исчезающий в белесой пелене небес подо мной. Блестящие глаза, наполненные любовью, и… Нет, я же сказал, что не догадывался, как это все закончится.

Так что, у меня не было причин вспоминать детские утраты и глупые мечты о друге, читающем мои мысли и чувствующем мое сердце. Все, что перечислено выше – сбылось. Но по мере того, как душа обрастала самонадеянной плотью, не признающей поражений и молитв, в глубинах подсознания все отчетливее слышалась пульсация и всплески переживаний, живущих вне зависимости от моей воли, сами по себе. Поначалу я пытался игнорировать это явление. Затем привык к нему и стал считать побочным эффектом остальных своих особенностей. Иногда я сомневался в лучезарности происходящего и мыслил христианскими терминами, ужасаясь и предполагая за собой одержимость. Но ничто не мешало мне наслаждаться жизнью и творить, и чувство опасности быстро притуплялось.

Ощущалось это, как биение чьего-то сердца и поток эмоций, текущий сквозь мое сознание. Впервые оно снизошло на меня летом, когда мне было четырнадцать, и я летел на послушном и легком велосипеде по проселочной дороге. Больше мне нечего об этом сказать: я еще не дошел до тех слов, которые с жестокой точностью кисти мастера отразят всю правду.

Май. Весна переходит в лето, горло сжимается, сердце начинает бешено колотиться, ногти впиваются в ладони. Я не могу признаться тебе, хотя все вскоре станет явным. И пусть ты беспощадно игнорируешь мое присутствие на Земле, я боюсь, что ты каким-либо способом узнаешь об этом. Вдруг тебе попадется в руки дурацкий журнал, или третьесортный телевизионный канал вспомнит о покинутом всеми художнике, которого когда-то так украшала его юность. Но то, что кажется чудесным на заре молодости, уже не козырная карта зрелости, не так ли?

Мне горько, но под волной удушливого стыда я чувствую безжалостные уколы злости: а что мне оставалось делать?! Ты оставила меня, и я вынужден выслушивать твой бред о том, насколько замечателен тот, кого ты теперь любишь. Возможен ли хотя бы зыбкий паритет между мной, небезызвестным мечтателем-миллионером, и тобой – потерянной для меня и мира слабой девчонкой, творящей то, что я себе запрещаю? Ты унизила меня, и хвала Господу, что наша история спрятана там, где ее никто не найдет.

Но я пока что не могу тебе признаться. Так что позволь рассказать о другом секрете.

Я не сразу вспомнил об умершей сестре, когда увидел тебя. К тому времени она превратилась в мимолетный эпизод, и взрослый Николас забыл о магических пассах маленького Ники, поверив словам отца, убеждавшего в том, что никто не успел привыкнуть. Теперь она и для меня существовала, как младенец, не выбравшийся из своей колыбели. Мои фантазии, предположения и рисунки были забыты. И даже больше: озарение настигло, когда ты уже отвергла меня. Впрочем, в этом нет ничего странного. Очередная закономерность невыученного урока: только потеря заставила меня вспомнить о другой потере. И в тот момент моя боль удвоилась. Нет, не потому, что я вдруг заново пережил внезапную смерть маленькой Лиз, на которую я возлагал такие большие надежды – может, она и умерла от их тяжести? Но потому, что моя мечта во второй раз ушла в небытие.

Так постыдно все это… Мои слова, признания, моя непостижимая любовь к тебе. Какая тяжелая кара за собственное могущество – быть разделенным надвое. Обладая силой, которая другим видится только в фантастических фильмах и сказочных повестях, я выгляжу по-настоящему ничтожным, одноруким, кособоким, полуслепым. Я не могу жить для других, охватывать своей заботой больше людей, искоренять болячки общества, участвовать в политических марафонах, спасать детей и взрослых, испытывать патриотические чувства, развлекать себя грубыми мужскими играми. Быть мужчиной, пока тебя нет рядом. Ты – сердце, которое необходимо пересадить в мою грудную клетку. И пока этого не произошло, разве я могу стремиться к чему-то иному? Я проклят любовью – и это в наш, последний перед финишной чертой, век, когда она считается атавизмом, унизительно нарушающим работу человеческого организма. Разве можно представить, чтобы настоящий мужчина произносил такие слова: я проклят любовью?

У меня есть серьезные опасения, что не хватит и сотни страниц для рассказа о ней. Придется заимствовать слова у великих сказочников и отпетых романтиков, чтобы объяснить, как такое стало возможным. Как в жизни малоопытного, хоть и талантливого юнца, воплотилось все, о чем только можно мечтать? Эта любовь – моя настоящая первая любовь – имеет странное свойство стремительно возвращать меня в прошлое, и я словно проваливаюсь в вихреобразную воронку, беспощадную, не желающую знать, есть ли у меня причины уйти и больше здесь не появляться. Я ощущаю нашу с Глэдис историю, как незавершенную мелодию, оборвавшуюся нить, концы которой разметаны космическими ветрами, и в ближайшее тысячелетие вряд ли найдут друг друга. Но где-то, на расстоянии многих миль от меня, в апогее своей юности, стоит прежний Николас Фламинг, готовый раз за разом признаваться ей в любви. Пусть он заблуждается, пусть его нежные слова суть будущая жестокость – но в том радужном мареве он искренне верит в них.

Я чувствую неискоренимую вину перед ней, ведь мне пришлось сыграть роль Странника, летящего над поверхностью земли и увлекающего за собой тех, кто попадается на его пути. Это настоящий фатум, неизбежная боль. Я не мог поступить иначе – это означало бы остановку движения, нарушение высшего замысла.