Андре Лори - Наследник Робинзона

— Желтая лихорадка, говорите вы, да это просто ерунда, могу вас в том уверить, — заявил батальонный командир самым решительным голосом. — Держите живот в тепле, опасайтесь сырости, кушайте регулярно четыре раза в сутки и вы увидите, что желтая лихорадка никогда не коснется вас! Вотуже двадцать лет, как я скитаюсь по Сенегалу, Кохинхине и Габону, а разве у меня была когда-нибудь желтая лихорадка?

— Но тем не менее она существует!

— Ну да, существует для дураков, которые сами ей лезут в пасть, да для людей слабых и дряблых и не выносливых вообще.

— Но вы не можете, однако, отрицать, что статистика…

— Наплевать мне на вашу статистику!

Разговор грозил сделаться неприятным, оба собеседника начинали горячиться.

По-видимому, известие об изменении ранее намеченного курса «Юноны» подействовало на всех не особенно благоприятно, но вот явились доложить полковнику о приходе полкового капельмейстера, желавшего его видеть.

— Просите его сюда сейчас же, черт вас возьми! — весело крикнул полковник, — это такого сорта человек, которого нельзя заставлять дожидаться…

Все офицеры рассмеялись. Всем было хорошо известно крайне чувствительное самолюбие и тщеславие знаменитого Рэти, не имевшего в этом отношении себе подобных.

Спустя минуту в комнату вошел низенький, коренастый человечек с вывороченными локтями и сдавленной с боков головой, туго затянутый в нестроевой мундир, с изображением золотой лиры на воротнике. Подойдя к полковнику, он поклонился ему с чувством собственного достоинства, как человек, гордящийся тем, что он является представителем всей эстетической культуры полка.

— Вы посылали за мной, господин полковник?

— Да, господин Рэти, я хотел просить вас изменить немного программу завтрашнего концерта. Наши дамы жалуются на то, что вы их угощаете все одними и теми же вещами.

— Изменить программу!.. Но, господин полковник, ведь это совершенно невозможно!.. Она уже отпечатана! Эти дамы, право, ужасно требовательны и притом совершенно не компетентны… должен вам сказать!.. Неужели же они думают, что можно импровизировать оркестрации нескольких опер так, с одного маха!

— Как так импровизировать?.. Разве все то, что вы играете, — вещи, написанные вами, господин Рэти? — не без лукавства осведомился полковник.

— Конечно! — с невозмутимым апломбом подтвердил капельмейстер. — Потрудитесь взглянуть, полковник!

При этом он положил на стол перед полковым командиром печатную программу, которую тот прочел вслух:

1-е. Роберт Дьявол…… Г-на Рэти

2-е. Севильский цирюльник… Г-на. Рэти

3-е. Вильгельм Телль….. Г-на Рэти

4-е. Черное Домино…… Г-на. Рэти

5-е. Гугеноты ….. Г-на Рэти

6-е. Белая Дама……. Г-на Рэти

7-е. Африканка……. Г-на Рэти

— Аа… — протянул полковник, не отрешаясь ни на секунду от своего совершенно серьезного тона. — Я вижу теперь, что ошибался… все эти вещи написаны вами, как это видно из того, что здесь напечатано… а я воображал до настоящего времени, что авторами их следует считать неких Мейербера, Россини и Обера…

— Ах, господин полковник, они действительно написали оперы на те же сюжеты, но для военной музыки, видите ли, все дело в оркестровке.

— Аа… теперь я понимаю… Ну, значит, нечего и думать о возможности услышать что-нибудь новенькое на завтрашнем концерте?

— Положительно невозможно, господин полковник. Если бы сам военный министр попросил меня об этом, то и тогда я вынужден был бы ему ответить: клянусь честью Рэти, ваше высокопревосходительство, это невозможно!

— Ну, в таком случае нам придется удовольствоваться тем, что вы пожелаете нам дать, господин Рэти, а объяснение ваше мы передадим нашим дамам, которые поручили нам высказать вам свою просьбу. А теперь не откажитесь выпить с нами стаканчик пэльэля (светлого пива)?

— Нет, очень вам благодарен, полковник, но я никогда не пью ничего между завтраком и обедом, а пью только за столом. Когда человек посвятил себя артистической карьере, он должен постоянно заботиться о том, чтобы голова его была совершенно свежа, и потому я пью только свежую воду.

— В таком случае, до свидания, господин Рэти!

И капельмейстер удалился, немало гордясь тем, что сумел отстоять себя перед своим прямым начальником. Между тем как офицеры и начальство морского пехотного батальона проводили таким образом в тесном семейном кругу время между утренними и вечерними занятиями, самая горячая работа шла на большом транспортном пассажирском судне «Юнона», стоявшем на якоре против здания интендантства.

Уже в продолжение целых пяти дней весь экипаж «Юноны», при содействии целого отряда туземных кули, или, иначе говоря, носильщиков, работал без устали, набивая углем пустые угольные камеры, запасая топливо и провиант, а затем, когда это было окончено, пришлось заняться генеральной чисткой палубы, деков, батарей, красить снова снаружи надводную часть судна, словом, принарядить судно для нового плавания.

Капитан Мокарю, командир «Юноны», старый и опытный моряк, знал лучше, чем кто-либо, все слабости и пороки матросов, которых любил, как родных детей. Он знал, что трем четвертям из них положительно невозможно вести себя как следует во время стоянки в каком-нибудь портовом городе, если у них есть хоть один грош в кармане, а потому у него было принято за правило, во-первых, заставлять свой экипаж работать день и ночь во все время пребывания судна на рейде, и, во-вторых, уплачивать им жалование за истекшие месяцы не ранее, как накануне или за день до отплытия.

Задержать раздачу жалованья еще на один день было бы жестоко, так как все эти добрые родственники, отцы, мужья, сыновья и братья лишены были бы возможности отправить своим близким на родину кое-какие посылочки. А на «Юноне» таких добрых родственников, отцов, сыновей, братьев и мужей было больше, чем на каком-либо другом французском судне.

Но вот великий день Святой Уплаты, как говорят в гражданских учреждениях, или Святого Доминика, как говорят во флоте, настал! Рано утром казначей судна сел на шлюпку с Домиником, то есть громадным, окованным железом сундуком, или ящиком, чтобы получить от казначея необходимые фонды для обратного плавания.

Судовой казначей был красивый молодой человек, принаряженный и припомаженный, по фамилии господин Жильбер. Спустя час он вернулся обратно.

— Доминик!.. Доминик прибыл! — разнеслась повсюду от грот-марселя и до трюма эта радостная весть, и экипаж приветствовал веселыми криками и прибаутками прибытие желанного денежного ящика.

Особенно шумно и громогласно выражал свою радость по этому поводу Комберусс, марсовый матрос, по выговору которого сразу можно было догадаться, что он уроженец Марселя, точно так же, как и его подручный, матрос Барбедетт.