Майн Рид - Перст судьбы

Одним словом, если вы откажетесь выслать деньги, мы обещаем вам, что похороним вашего сына по-христиански. Только в доказательство вашей бесчеловечности вам будет прислана отрубленная голова, причем за пересылку уплатить придется вам.

Повторяем, не принимайте наших слов за пустую угрозу и будьте уверены, что в случае вашего отказа уплатить выкуп ваш сын будет предан смерти.

Н. Саро (за себя и за товарищей).

P.S. Если вы отправите деньги по почте, то адресуйте синьору Джакопи, улица Вольтурно, № 9, Рим. Если пошлете посыльного, адрес тот же.

Не советуем выдавать нас. Это ни к чему не приведет».

— Боже мой! Боже мой! — снова простонал генерал, окончив чтение.

Он больше не сомневался. На столе перед его глазами лежало доказательство истины… с запекшейся кровью.

Дрожащей рукой генерал тронул звонок.

— Передайте моему сыну Нигелю, чтобы он немедленно пришел, — проговорил генерал явившемуся лакею.

Наклонившись над столом, генерал не мог отвести пристального взгляда от ужасного предмета, но не мог ни взять его, ни даже дотронуться до него.

— Вы звали меня, отец, — произнес Нигель, входя.

— Да, взгляни, Нигель, узнаешь?

— Что я могу узнать… — я вижу кусок пальца… Но чей он, и каким образом попал к вам?

— Чей, Нигель, — проговорил дрожащим голосом генерал, — ты должен бы знать.

Нигель побледнел, заметив рубец на отрезанном пальце, но ничего не сказал.

— Ты и теперь не знаешь, кому он принадлежит?

— Нет, каким образом могу я знать.

— Увы, лучше, чем кто-либо другой. Это палец твоего брата.

— Брата! — вскричал Нигель, притворяясь взволнованным и удивленным.

— Да… взгляни на этот рубец. Его ты помнишь, по крайней мере?

Нигель снова выразил на своем лице притворное изумление и волнение.

— Я не упрекаю тебя, — сказал генерал. — Все это уже давно прошло и не имеет ничего общего с настоящим несчастьем.

— Но как вы это узнали, отец?

— Прочти эти письма; я не могу говорить.

Нигель прочел оба письма, испуская по временам восклицания негодования и ужаса.

— Видишь, — сказал отец, когда он кончил, — все правда… все правда!.. Я предчувствовал это, читая первое письмо Генри. Бедное дитя!.. Но ты, Нигель, ты!..

— Кто же бы мог поверить подобной вещи? Она мне кажется и теперь невозможной.

— Невозможной! — повторил генерал с упреком. — Но взгляни на это… Вот она истина… Бедный Генри! Что он думает о своем отце!.. О таком бесчеловечном отце!.. Боже мой, Боже мой!..

Старик, терзаемый угрызением совести, вскочил и заметался по кабинету.

— Это письмо пришло из Рима, — заметил Нигель, рассматривая хладнокровно конверт, как самую обыкновенную вещь.

— Ну, понятно, из Рима, — отвечал возмущенный генерал. — Что, ты не видишь марок? Может быть, скажешь, что это опять уловка?

— Нет, нет, отец, — поспешно ответил Нигель, понимая свой промах. — Я думал только, какой послать ответ.

— Ответ может быть только один.

— Какой же, отец?

— Выслать деньги. Это единственное средство его спасти. Нельзя терять ни одной минуты. Из письма ясно, что презренные разбойники смеются над человеческими и божескими законами. Бедный этот палец служит доказательством того, что только высылка выкупа может помешать осуществлению угроз.

— Тридцать тысяч, — пробормотал Нигель, — крупная сумма.

— Крупная сумма?!. Да хоть бы сто тысяч!.. Разве жизнь твоего брата не стоит их? Да одна рука его стоит больше. Бедный Генри! Дорогое дитя!

— Я не об этом говорю, отец. Что, если мы вышлем выкуп, а негодяи не вернут моего брата?.. С подобными людьми надо быть очень осторожным.

— Теперь не до осторожности! Время не терпит. В нашем распоряжении только десять дней… Боже мой, когда послано это письмо?

— 12-го, — отвечал Нигель, смотря на конверт.

— А сегодня 16-е… Осталось только шесть дней. С экспрессом можно еще успеть в Рим. Надо все приготовить… Надо сейчас же ехать в Лондон к Лаусону… Нельзя терять ни минуты… Надо ехать… Нигель, вели закладывать.

Нигель с притворной поспешностью бросился вон из кабинета.

Когда карета была подана к подъезду, генерал вскочил в нее, и лошади помчались к ближайшей станции.

В это же самое время по дороге к коттеджу вдовы Мейноринг показался элегантный пешеход. Это был Нигель, тайком от отца изредка посещавший мать и дочь Мейноринг.

После ужасной операции, лишившей его пальца, Генри провел два дня в грустном заточении. Грубая пища, хворост вместо постели, боль в раненой руке были ничто в сравнении с его нравственными страданиями.

Отказ генерала заплатить за него выкуп страшно терзал его еще потому, что брат его в своем письме не поскупился выставить отказ этот в самых мрачных красках. Генри думал, что лишился отца навсегда.

Другая мысль, менее эгоистичная, но еще более страшная, тоже не выходила у него из головы, — страх за участь сестры своего друга. Он не мог сомневаться в смысле слов, сказанных ему на ухо Корвино, он знал, что надо готовиться ко всему самому худшему.

Он почти не отходил от окна темницы в боязливом ожидании услышать что-нибудь, свидетельствующее о захвате Лючетты.

Он бы охотно пожертвовал другой палец или даже целую руку, чтобы иметь возможность предупредить ее о грозящей опасности.

Он горько бранил себя за то, что упустил удобный случай и не написал письма синдику, в то время, когда писал Луиджи. Теперь ему оставалась только слабая надежда, что Луиджи приедет вовремя. Если бы он мог бежать!.. Но он понимал, что все его попытки были бы бесполезны.

Он внимательно исследовал устройство своей темницы. Толстые стены были сложены из камня; пол темницы тоже был выложен плитками. Окно представляло собой узкую щель, а дверь могла выдержать удары молота. Кроме того, по ночам один разбойник спал у его двери, а другой стоял на часах снаружи. Птичка, стоящая тридцать тысяч, была слишком лакомой добычей, чтобы ей дали возможность вылететь из клетки.

Потолок представлял единственную возможность к освобождению, если бы у него был нож и табурет. Над его темницей помещался, по всей вероятности, чердак; наверное, неплотно прилегающие балки потолка местами совсем сгнили и легко подались бы под ударом ножа.

На вторую ночь после потери пальца Генри, завязав тряпкой свою руку, лежал на своей жесткой постели и старался заснуть. Уже легкое дремотное оцепенение охватило его, как вдруг что-то жесткое ударило его по лбу. Он приподнялся на локоть, с бьющимся сердцем ожидая, что будет дальше. Тотчас же вслед за этим на пол упал какой-то легкий предмет.

Во мраке темницы, освещаемой только слабым светом звезд, пленник заметил на полу какой-то продолговатый белый предмет. Это был сложенный лист бумаги.