Густав Эмар - Росас

— Она просит этого на основании разрешения его превосходительства губернатора?

— Нет, сеньор, от самой себя.

— Если так, то воздержитесь от обысков в домах. Что за безумие восстанавливать всех против себя! Довольно людей мы уже скомпрометировали, сеньор дон Бернардо! Не делайте ничего без личного приказа сеньора Губернатора!

— Однако существуют весомые подозрения против родственника хозяйки этого дома.

— Кто этот родственник?

— Дон Мигель дель Кампо.

— Хесус! Что вы говорите?

— Я их…

— Не говорите глупостей. Я ручаюсь за него, как за святую деву дель-Росалио. Вы и донья Мария-Хосефа Эскурра не знаете, чем обязана федерация этому молодому человеку. Интрига, клевета! Ничего против дель Кампо, разве только по приказанию сеньора губернатора.

— Я повинуюсь сеньору Аране, так как не имею на этот счет специальных приказаний его превосходительства, но я не буду выпускать из виду этого молодца.

— Еще что?

— Ничего более!

— Итак, вы кончили?

— Не совсем, сеньор дон Фелипе!

— Что же еще?

— То, что вы мне не дали никакого ответа ни относительно патрулей, ни о том, чтобы обязать Народное общество, арестовывающее агентов полиции…

— Я посоветуюсь.

— Но разве вы — не временный губернатор?

— Да, я временный губернатор!

— Ну, так что же еще?

— Все равно, я посоветуюсь с его превосходительством сеньором губернатором.

— Но у сеньора губернатора теперь есть другие дела и ему некогда заниматься внутренней службой.

— Все равно, я посоветуюсь с ним.

— Valgame Dios! Сеньор дон Фелипе, я не знаю, действительно ли вы временный губернатор и входит ли в ваши полномочия то, о чем я вас прошу?

— Да, сеньор, я действительно временный губернатор, но только для формы, понимаете!

— Думаю, что понимаю! — отвечал Викторика, прекрасно знавший это и раньше, но все же надеявшийся заручиться некоторыми гарантиями против Масорки.

— Для формы, — продолжал дон Фелипе, — чтобы, унитарии говорили, что мы пренебрегаем формальностями, но не более!

— Хорошо.

— Это останется между нами, да?

— Однако этот секрет всем известен.

— Какой секрет?

— Относительно формальностей.

— И…

— И унитарии зло смеются над нами.

— Изменники!

— Они говорят, что вы номинальный, временный губернатор.

— Продажные твари!

— Они говорят еще; что вы боитесь.

— Я?

— Да, они утверждают это.

— Боюсь кого?

— Сеньора губернатора, если сделаете что-нибудь, что ему не нравится, и Лаваля, если сделаете то, что нравится губернатору.

— Они это говорят, да?

— Именно это.

— А вы что же делаете, сеньор начальник полиции?

— Я?

— Да, вы!

— Ничего.

— Но это неправильно. Клеветники должны быть в тюрьме.

— Не сами ли вы сказали минуту тому назад что мы довольно уже скомпрометировали людей, чтобы еще преследовать других?!

— Да, но я говорил не о клеветниках.

— Не придавайте этому значения.

— Поверьте мне, у меня сильное желание покинуть министерство, сеньор дон Бернардо!

— Я верю этому. Вы хотите поселиться в вашей усадьбе, не правда ли?

— Какая усадьба, если она в развалинах!

— Унитарии не говорят этого.

— Что? Они говорят даже о моей усадьбе?!

— О ваших усадьбах.

— Хесус! Сеньор, о моих усадьбах!

— Да, они говорят, что в этих усадьбах полно рогатого скотом и лошадей, что все они незаконно приобретены вами и что поэтому их у вас конфискуют, впрочем, почем мне знать все, что они говорят?

— Я вам приказываю их арестовать.

— Кого?

— Тех, кто говорит подобные вещи.

— Но они говорят это в Монтевидео, сеньор Арана.

— А, в Монтевидео!

— Да.

— Изменники!

— Верно!

— Судите сами: я должен был отдать за долги купцу Рехасу все до последнего серебряного креста, подаренного мне приором из Сан-Франциско.

— О!

— Вот каковы мои усадьбы, изменники!

— Итак, вы не даете мне полномочий для усмирения Народного общества?

— Теперь моя голова занята не этим, я подумаю и дам ответ в другой раз.

— Хорошо. Я напишу сеньору губернатору! — сказал, поднимаясь со своего места, сеньор Викторика, решившись не писать ни одного слова Росасу, но желая только испугать министра.

— Вы уходите?

— Да, сеньор.

— Итак, вы уполномочены!

— Уполномочен на что?

— Относительно хлеба.

— А, я и забыл об этом.

— Пусть они пекут его большим.

— Хотя бы и в убыток?

— Да, хотя бы и в убыток!

— Очень хорошо! До свидания, сеньор дон Фелипе!

— Я ваш слуга, сеньор Викторика. Советуйтесь со мной, если вы будете в затруднении.

— Я сделаю это, так как вы временный губернатор!

— Да, сеньор, это так, как бы ни злились на это унитарии.

— Всего доброго!

Наиболее любопытным явлением в правительственной системе Росаса было тщательное и постоянное назначение на должности всех людей, имевших хотя бы малейшую роль в огромном сценарии его политики.

Каждое лицо было своего рода актером: королем перед зрителями и бедняком в действительности.

Министр, начальник дивизии, депутат, судья, главнокомандующий не значили ничего, но они великолепно выполняли свои роли в глазах толпы. Сами они, подобно авгурам древнего Рима, знали прекрасно, в чем дело, и не могли без смеха смотреть друг на друга, понимая хорошо, что их короны — из золоченого картона, а пурпурная мантия — из фланели.

Но никто из них не осмеливался открыто сознаться в истине, то есть в том, что они являлись только носителями титулов, а вся власть всецело принадлежала автору этой трагикомедии, так часто разыгрываемой на глазах всего общества.

Однако мы отклонились от нашего рассказа. Достойный падре Гаэте следил из окон гостиной за уходом начальника полиции. Как только последний вышел на двор, он распрощался с дамами, с которыми беседовал, и направился в кабинет министра, республиканские убеждения которого обязывали принимать всех без церемоний.

Голова Медузы или внезапное появление тени отца Гамлета не произвели бы такого ужасающего действия на достойного дона Кандидо Родригеса, как шутовское и насмешливое лицо почтенного падре. Удрученный ужасами последних дней его слабый дух утратил последнюю стойкость. Он готов был упасть в обморок. Однако, придя в себя, он нагнул свою голову почти вплотную к столу и принялся писать дрожащей рукой, сам не сознавая того, что делает.

Дон Фелипе Арана с почтением относился к духовным лицам, но падре Гаэте он сильно побаивался, зная его близкие сношения с Масоркой.

Заметив Гаэте, он стремительно бросился к нему с довольным видом.

— Что это за чудо, падре!

И он хотел принудить его сесть вблизи себя, но падре, наоборот, стал прямо против дона Кандидо.

— Я пришел по двум делам! — сказал он.