Густав Эмар - Текучая Вода

Обе женщины провели ночь в молитве, надеясь только на бога. Спокойные и безропотные, они ожидали палачей.

Радостные крики индейцев и шум их ужасных приготовлений достигли их слуха. Дрожь ужаса пробежала по их телам. Мать и дочь обменялись нежным взглядом и горячо обнялись.

Все утро прошло для пленниц в непередаваемой нравственной агонии. Их пытка уже началась.

Индейцы с утонченной, обычной для них жестокостью увеличивали их страдания постоянным страхом.

Вожди решили, что казнь начнется не раньше, чем спадет сильная жара. Наконец, около часу послышался шум шагов, и в тюрьму пленниц вошел мажордом. Его манеры были грубы, жесты нервны, глаза блестели, как молнии. Он напрасно силился подавить страшное волнение, охватившее его.

— Я пришел за ответом! — сказал он металлическим голосом.

— Мы готовы умереть! — отвечали обе несчастные, быстро вставая и приближаясь к нему.

— Вы с ума сошли! Слабые создания, увлекаемые нервным возбуждением, которое скоро вас покинет, вы напрасно стараетесь обмануть меня, обманывая самих себя. Смерть — ничего, страдание — все!

— Бог даст нам необходимые силы перенести его! — отвечала донна Эмилия,

— Несчастная! Это ужасная агония в течение нескольких часов. Положим, ты ее вынесешь, но ты хочешь подвергнуть ей и дочь?

Индеец нанес верный удар: донну Эмилию покинуло мужество. Она закрыла лицо руками и заплакала.

— Негодяй! — гневно вскричала молодая девушка, — если моя мать, ослепленная любовью ко мне, согласится на гнусный договор, какой ты предложил нам, то я предпочту умереть и скорее убью себя сама, чем соглашусь принадлежать тебе!

Индеец испустил рычание дикого зверя.

— Это слишком, гордые испанки! — вскричал он с яростью, — ваша судьба решена. Следуйте за мной!

— Показывай дорогу, — гордо отвечала благородная девушка, — палач должен предшествовать своим жертвам! Идите, мама, обопритесь на мою руку. Я сильна, идите. Мне уже кажется, что я не принадлежу земле. Осушите слезы, поднимите голову, мама. Не давайте заметить этим чудовищам, что у вас мало мужества!

— Увы! — отвечала донна Эмилия, машинально продевая свою руку под руку дочери, — бедное дитя, я — причина твоей смерти. О, прости меня! Прости!

— Вас простить, мама?! За что?! Умереть с вами? Ах, могла ли я когда-нибудь надеяться на большее счастье!

— Умоляю тебя, дочь моя, не увлекайся своей дочерней любовью! Я сознаю теперь, что была безумна, убеждая тебя умереть. Умереть! Но смерть ужасна в твоем возрасте, бедное дитя, когда человек едва начал жить и все еще ему улыбается!

— Тем лучше, мама — отвечала молодая девушка, целуя ее в лоб, — я узнала в жизни только сладкое: разве это не счастье?!

— О, горе, горе! — вскричала донна Эмилия, ломая с отчаянием руки, — я убила свою дочь!

Индеец слушал угрюмо и задумчиво. Угрызения втайне терзали его сердце.

— Мама, — сказала донна Диана, благочестиво опускаясь на колени, как она делала каждый вечер, когда была счастлива. — Вы — святая! Мама, благословите свою дочь!

— О! Будь благословенна! Будь благословенна! Пусть бог услышит мою молитву и освободит от этой ужасной чаши, предоставив ее мне одной!

Молодая девушка поднялась. Ее лицо озарилось святой и чистой радостью. Никогда еще оно не было так выразительно: оно сияло красотой девственниц и мучеников.

— Идем! — сказала она величественным тоном, внушившим уважение даже матери, — не будем заставлять палачей ждать! — И повелительным жестом она указала индейцу на дверь.

Тот, невольно повинуясь, вышел, опустив голову. Обе женщины последовали за ним. Они твердыми шагами спустились с лестницы Теокали, сопровождаемые и предшествуемые толпой мегер и детей, осыпавших их бранью и бросавших грязью в лицо.

Донна Диана улыбалась. Одну минуту она почувствовала, что под ее рукой рука матери дрожит. Она тихо наклонилась к ней и с непередаваемым выражением шепнула:

— Мужайтесь, добрая мама, каждый шаг приближает нас к небу!

Наконец они достигли равнины. На последней ступени лестницы они невольно повернулись назад, чтобы еще раз взглянуть на жалкое убежище, где они так страдали.

Индейские воины, женщины и дети радостными, свирепыми криками встретили прибытие пленниц на равнину.

Олень жестом подозвал несколько воинов, которые окружили пленниц, чтобы охранять их от оскорблений отвратительных женщин, на каждом шагу бросавшихся к ним с длинными и заостренными, как когти пантеры, ногтями.

— Бледнолицым женщинам не должно наносить ран, пока они не будут привязаны к столбу, — сказал вождь, — а то они будут не в силах перенести мучений!

Это соображение показалось справедливым, и мегеры должны были пока ограничиться только самыми скверными ругательствами, какие только могли они придумать.

Говоря так, мажордом, может быть, имел в виду другое: этот жестокий намек скрывал тайное покровительство.

Расстояние до места казни было довольно большим. Обе женщины, мало привыкшие ходить по терновнику, медленно продвигались к своей Голгофе. Наконец, они достигли ее и вступили на поляну.

Сахемы племени, важно усевшись полукругом против столбов для мучений, невозмутимо курили свои трубки. Зловещий кортеж остановился перед ними. Прошла минута мрачного молчания. Олень сделал шаг вперед.

— Вот две бледнолицые женщины! — сказал он голосом, слегка дрожавшим, несмотря на все усилия.

Текучая Вода поднял голову и устремил взгляд на пленниц, в то время как жестокая улыбка скользила по его тонким губам и обнажала его белые, как у ягуара, зубы.

— Хорошо, — сказал он, — как они решили? Принимают они условия, предложенные им советом, или предпочитают умереть?

Олень повернулся к пленницам с невыразимой грустью.

Они презрительно отвернулись.

— Они предпочитают смерть! — сказал он.

— О-о! — воскликнул вождь, — бледнолицые женщины, как красные волки прерии: у них много хвастовства и мало мужества! Пусть они умрут, если хотят этого. Их крики порадуют сердце Бизонов!

Радостный вой сопровождал это заключение. Обе женщины подведены были к столбам.

— Еще есть время, — шепнул Олень на ухо молодой девушке, — спасите себя, спасите мать! Одно слово, только одно, и вы избавитесь от угрожающей вам жестокой казни.

Нет, — отвечала она твердо, — я не спасусь ценой подлости! Моя смерть в руках бога. Он может, если захочет, освободить меня.

— Зови же на помощь твоего бога, безумная гордячка, но поспеши, так как через минуту будет поздно! — с внезапно вспыхнувшей яростью вскрикнул индеец.

Вдруг, как будто бог хотел поразить хулителя, подобно громовому удару грянул залп мушкетных выстрелов, — и около тридцати всадников появились на поляне, испуская грозные крики и нанося кругом удары саблями и ружейными прикладами.