Густав Эмар - Тунеядцы Нового Моста

— Нет, милый друг, раньше десяти часов меня не ждите. Они раскланялись, и капитан вышел с де Лераном, взяв его под руку. У дверей комнаты молодого человека Ватан сказал, что ему хотелось бы с ним переговорить. Они вошли.

— Прежде всего, милый граф, — начал капитан. — Позвольте вам сказать, что я никак не хочу чем бы то ни было оскорбить вас.

— Да я заранее в этом уверен, милый капитан.

— Ах, граф! Мы ведь очень мало знакомы, и в нашем положении огромная разница для того, чтобы между нами могла возникнуть какая-нибудь короткость. Но у меня к вам невольная симпатия, я считаю вас благородным, честным человеком и поэтому отношусь, как к близкому мне.

— Я вам очень благодарен, капитан, и прошу говорить совершенно без церемоний, я вас уважаю и люблю и не обижусь ни на что от вас.

— Извольте в таком случае. Вы приехали в Париж десять дней тому назад. Скажите, зачем вы приехали?

— О! Как вы прямо ставите вопрос, капитан!

— Простите, граф, если вам это неприятно, оставим этот разговор.

— О нет, напротив, продолжайте!

— Извольте. Вы влюблены.

— До безумия.

— Вам отвечают взаимностью?

— Кажется.

— Значит, наверное. Давно это у вас длится?

— Около восьми месяцев…

— Но, бедный молодой человек, влюбившись, вы не подумали…

— Я думал только о том, что любил…

— Конечно, конечно! Заметьте, граф, как ни грубы вам покажутся мои вопросы, я ставлю их в высшей степени осторожно. Я не спрашиваю, кто любимая ваша женщина — замужняя или девушка, вдова или разведенная с мужем, я понимаю, что мужчина должен уважать женщину, которую любит. Эта дама живет, кажется, на улице Серизе.

— Этого я вам не могу сказать, капитан.

— Я и не спрашиваю. Я знаю точно. Случайно проходя мимо одного дома на этой улице, я видел вас на стене садовой ограды, вы собирались перепрыгнуть оттуда.

— А! Но как же я вас не видал?

— Очень просто. Я догадался, что вам не будет приятно, если я вас увижу в такой необыкновенной позе, и отошел в сторону, пока вы не ушли. Теперь я вам объясню, почему затеял с вами этот разговор. Это дело может иметь очень серьезные последствия.

— Но каким образом…

— Постойте, постойте. Вы говорили графу дю Люку о вашей любви?

— Да, но, разумеется, не называя имени, просто чтобы объяснить ему мое присутствие в Париже. Вы понимаете, капитан, ведь я не был бы так бессовестен, чтобы рассказывать графу…

— Morbleu! Конечно, понимаю! — вскричал Ватан, встав и крепко сжав обе руки молодого человека. — Хорошо, граф, вы поступили, как благородный человек. Благодарю вас.

— Но мне кажется, капитан…

— Молчите, молчите! Повторяю, вы хорошо поступили. Теперь я всегда готов служить вам. Позвольте мне только попросить вас об одном.

— Все, что от меня зависит, капитан, даю вам честное слово!

— Граф, не говорите больше никогда мсье дю Люку о вашей любви, уклоняйтесь от ответа, если он вас будет спрашивать, скажите, что вы поссорились с любимой вами женщиной.

— Извольте, — отвечал удивленный молодой человек. Еще раз крепко сжав ему руку, капитан поспешно ушел.

Де Леран просто не знал, что думать.

Разговор с де Лераном немного рассеял обычную грусть Оливье, придав другое направление его мыслям. Ему вздумалось пойти хоть на несколько часов забыться в кругу беспечных, веселых товарищей.

Тщательно одевшись, к удивлению Мишеля, он отправился к ближайшему банщику. Там ему встретилось много знакомых, сели обедать, а после обеда собрались играть в карты. Но, против своего ожидания, Оливье увидел, что ему скоро все это надоело, и, едва выйдя из-за стола, он потихоньку ушел.

Было еще только половина восьмого, ему не хотелось идти домой в этот чудный, теплый вечер. Оливье, задумавшись, пошел потихоньку к Гулянью Королевы.

Это любимое место загородных прогулок парижан находилось на берегу Сены; тут под тенистыми деревьями много бывало и любовных свиданий, и дуэлей, и убийств.

Оливье пришел туда еще засветло, когда на аллеях почти никого не было.

Граф прилег на каменную скамейку в самом уединенном месте парка, закрыл глаза и задумался. Могло показаться, что он или в обмороке, судя по мертвенной бледности его грустного лица, или спит. Но он не спал. Перед ним медленно проносилось его счастливое прошлое со всеми его радостями и счастьем, вспоминались его дорогая Жанна, ее нежный голос, хорошенькое личико и его маленький Жорж. И слезы текли по лицу Оливье, он и не замечал этого. Вдруг в кустах что-то тихо зашуршало. Оливье вскочил. Никого…

— Это мне показалось, — прошептал он и через минуту добавил, как часто бывает с людьми, имеющими привычку говорить сами с собой: — Что за чудный вечер! Как, должно быть, хорошо теперь под высокими деревьями Моверского парка!

В эту минуту в двух шагах от графа скользнула и остановилась легкая, грациозная фигура женщины, закутанной в длинную накидку и в маске. Несколько секунд с любопытством поглядев на грустное лицо графа, она подошла и положила ему руку на плечо.

Оливье вздрогнул и поднял голову.

— Кто вы и что вам угодно? — спросил он.

— Зачем вам знать, кто я, если сердце не подсказало вам моего имени! — жалобно отвечала незнакомка. — Я пришла утешить вас, а может быть, еще увеличить ваше горе; есть раны, которые сильнее растравляются даже от самого нежного прикосновения и утешения.

— Да, — произнес граф, как бы говоря сам с собой. — Мои раны именно такого свойства! Если вы действительно принимаете во мне участие, сударыня, так уйдите, оставьте меня! Уединение и природа лучше всего облегчают страдания человека.

Он сдержанно поклонился и хотел отойти. Незнакомка остановила его, прося уделить ей несколько минут.

— Сударыня, несмотря на вашу таинственность, я узнал вас! — воскликнул Оливье. — Вы и так отравили мне всю жизнь, прошу вас, сжальтесь надо мной и перестаньте преследовать меня!

— Оливье, — промолвила Диана (как, вероятно, уже догадался читатель), — вся моя вина в том, что я любила и до сих пор люблю вас. Ваша любовь ко мне прошла, женщина в этом случае должна безропотно склонять голову, но никто не может помешать ей сочувствовать любимому человеку и оберегать его.

— Действуйте прямо, сударыня, — с грустной насмешкой сказал граф. — Вы пришли сообщить мне какую-нибудь новую злую весть, говорите же все сразу, это легче. Я, впрочем, надеюсь, что Бог скоро освободит меня от этой невыносимой жизни.

— Знаю, Оливье, вы нарочно приняли участие в деле, за которое можете поплатиться головой.

— Почем вы это знаете?

— Что вам до этого? Я знаю многое, чего вы не знаете, тогда как должны бы знать скорей, чем кто-нибудь, и как вы ни ненавидите меня, клянусь Богом, я спасу вас даже против вашей собственной воли.