Густав Эмар - Тунеядцы Нового Моста

Их встретили еще выстрелами.

Цыгане, толпясь, вредили сами себе; кроме того, они все были, как на ладони, тогда как противники их, почти совершенно скрытые за баррикадой, стреляли наверняка.

Прошло несколько минут в страшной суматохе, затем цыгане вдруг в бессильной ярости отступили.

Больше двадцати человек у них было убито. Стыд и злоба придали им мужества; врагов было всего восьмеро, а их целая толпа.

Они опять бросились, уже в большем порядке, с большей силой, и началась рукопашная, в которой осаждающие и осажденные действовали с одинаковым мужеством. Однако цыганам пришлось отступить в беспорядке.

Путешественник-атлет одним взмахом руки открыл проход в баррикаде и бросился на цыган, потрясая рапирой и громко крича:

— Вперед, morbleu!

Остальные храбро последовали за ним.

Тут началась страшная, отвратительная резня.

Негодяи, испугавшись такой силы и смелости, бросились бежать, почти не пытаясь защищаться и думая бегством спастись от сыпавшихся на них ударов; но и бегство сделалось невозможным. Окна и двери совершенно загородили женщины, дети и старики, толкавшие друг друга, стараясь каждый выбежать раньше.

Вдруг и на улице раздались выстрелы. Цыгане очутились между двумя огнями.

Разбойники обезумели от отчаяния; опасность пробудила в них последний проблеск мужества; снова началась борьба, еще ужаснее, еще ожесточеннее.

— Смелей! — воззвал хозяин. — Ко мне, Бомба, сюда!

— Иду, иду, кум! — отвечал с улицы насмешливый голос.

Битва длилась еще несколько минут и затем разом прекратилась.

Цыгане были перебиты. Некоторые из уцелевших бежали через поля и луга, другие лежали вперемешку с убитыми по дороге и в трактире.

Бомба торжественно вошел в комнату во главе тридцати контрабандистов. Победители, не желая затруднять себя пленниками, пристреливали тех, которые подавали еще признаки жизни.

Граф, хоть и не отличавшийся нежным сердцем, не мог без возмущения смотреть на это и спешил выйти. В ту минуту, как он шагал через трупы, кто-то вдруг уцепился за полу его платья. Он обернулся.

Это был мальчик лет шестнадцати, бледный, как смерть, с полными слез глазами.

— Спасите меня, добрый господин! — умолял он душераздирающим голосом. — Спасите меня, ради всего святого!

— Спасти тебя! — машинально прошептал граф.

— Я вас буду любить, служить вам, буду вашим рабом, вашей собакой… только спасите!

Граф улыбнулся. Ему невольно стало жаль мальчика.

— Пожалуй, — отвечал он, — но будешь ли ты благодарен?

— Моя жизнь принадлежит вам, монсеньор; я отдам ее за вас, когда только вы потребуете.

— Хорошо! Встань. Опасна твоя рана?

— Нет, монсеньор; пуля только царапнула по черепу.

— Ну, так через два дня ты выздоровеешь.

— А! — крикнул Бомба, увидев, что цыган вылезает из-под груды трупов. — Еще один! Постой, постой, чертенок!

Он зарядил пистолет.

— Сеньор, я беру этого мальчика под свое покровительство! — вскричал граф.

— Напрасно, граф! — предупредил контрабандист. — Это разбойничье отродье! Их всех надо бить!

— Пожалуйста, оставьте мне его!

— Как угодно, сеньор, это ваше дело.

Он хладнокровно разрядил пистолет, пристрелив другого цыгана, машинально поднявшего голову.

На другой день граф собрался ехать дальше, он сел на лошадь, а его новый слуга — на мула, принадлежавшего кому-то из убитых цыган.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил граф.

— Сиаль-Эддин, монсеньор, — проговорил цыганенок.

— Ну, это слишком длинно; теперь ты будешь зваться Магомом.

— Как угодно, монсеньор, — произнес тот, опустив голову. Вот каким образом Магом поступил в услужение к графу. И путешественник-атлет вышел из трактира.

— Прощайте! — сказал он графу.

— Куда вы едете? — поинтересовался Жак.

— В Венгрию. А вы?

— Во Францию.

— Счастливого пути! Может быть, увидимся. Позвольте узнать вашу фамилию?

— Граф Жак де Сент-Ирем; а ваша?

— Капитан Ватан. До скорого свидания.

Они пожали друг другу руку и поехали в разные стороны.

Магом сдержал слово; он был безгранично предан своему господину. Когда Диана вышла из монастыря и стала жить с графиней дю Люк, граф счел самым лучшим подарком сестре уступить ей Магома. Он так и сделал.

Цыган и к девушке отнесся с такой же преданностью, доходившей часто до невозможного.

Это был драгоценный слуга для такой женщины, как Диана.

На другой день после описанной нами сцены между Дианой и графом дю Люком, проснувшись в десятом часу утра, красавица позвала своих горничных, велела отворить окна спальни и, лениво потягиваясь в постели, улыбаясь солнцу, обливавшему золотыми лучами ее лицо и нежно ласкавшему белую грудь, спросила, зевая, вышел ли граф из своих комнат.

Узнав, что он уже давно уехал в замок Вири, девушка сверкнула глазами и, быстро вскочив, мигом очутилась посреди комнаты, к величайшему изумлению горничных, не понимавших, что это значит. Она, однако, сейчас же спохватилась, накинула капот и подбитые мехом туфли и стала причесываться и умываться.

— Я выеду со двора, — объявила она.

Ей подали чудесный костюм для верховой езды.

Никогда еще девушка так не спешила.

Она оделась меньше чем в полчаса, приведя этим в восхищение горничных, но не разговаривала с ними, как делала обычно, и, велев послать к себе в будуар Магома, прошла туда сама.

Магом, как видно, был недалеко, потому что почти тотчас явился и, поклонившись, скрестил руки на груди, ожидая приказаний.

Магом был двадцатишестилетний высокий, стройный мужчина, с красновато-смуглым лицом, слегка горбатым носом, хитрыми, быстрыми, черными глазами, большим ртом с чудесными зубами, редкой бородой и иссиня-черными густыми волосами, которые, беспорядочно падая на широкие плечи, придавали ему дикий вид. Лицо можно было бы назвать красивым, если бы его не портило выражение злости и алчности.

Он был одет, как все слуги хороших домов. За кожаным поясом были заткнуты прямая короткая сабля и длинный нож в роговой оправе.

— Здравствуй, Магом! — сказала Диана, протянув ему руку.

— Здравствуйте, госпожа, — отвечал он, поклонившись и почтительно поцеловав белую аристократическую ручку девушки.

Глаза его при этом сверкнули радостью.

— Слушай, — проговорила она, — через десять минут мы едем в Париж. Оседлай мула.

— Я оседлаю Мышонка; этот лучше всех.

— Хорошо! Если мажордом станет спрашивать, скажи, что я велела; только не говори ему, куда я еду, слышишь!

— Он ничего не узнает, госпожа.

— Ну, ступай же скорей!