Густав Эмар - Тунеядцы Нового Моста

И она протянула ей руку с доброй улыбкой.

В девушке как будто произошла внезапная перемена. Искренне или продолжая играть роль, она вдруг горько заплакала, упала на колени перед графиней и вскричала душераздирающим голосом:

— О, графиня! Теперь мне стало ясно, что я презренная женщина. Ваши упреки проникают мне в самое сердце. Я, негодное существо, которому вы протянули руку помощи, которое вы подняли до себя и для которого были нежной сестрой, — я изменила вам, низко изменила! Я украла у вас ваше светлое счастье, я опозорила вас в глазах единственного человека, которого вы любили и который был для вас всем… Я сделала из него своего любовника, увлекая его в западню и опьяняя своими бесстыдными ласками, потому что я не люблю и никогда его не любила! А все это было из зависти к вашему полному счастью. О! Прогоните меня, графиня, потому что, повторяю вам, я самое гнусное существо, потому что теперь, когда все это совершено… Признаться вам? Сознавая всю подлость моего поведения, я не раскаиваюсь в преступлении и даже почти радуюсь, видя, что вы плачете. Прогоните же меня, графиня, потому что я не заслуживаю ни малейшего сострадания. В моем сердце не было и нет раскаяния! Я пришла не за тем, чтобы молить у вас о прощении!

— Зачем же вы здесь в таком случае? — спросила кротко графиня.

— Не знаю. Я пришла, потому что меня принудили к этому, потому что какие-то неизвестные люди, демоны, у которых я во власти, открыли, не знаю, как, все зло, которое я вам причинила, и приказали идти и во всем вам признаться. Я исполняю их волю, потому что боюсь их!

— Если вы не желаете от меня ни сострадания, ни прощения, отчего же вы у ног моих?

— Потому что я виновата, графиня. Но теперь, признавшись в своем позоре, я встаю.

Она действительно встала и стояла перед графиней, насмешливая, вызывающая, мрачная, как злой гений.

— В свою очередь я буду не менее откровенна с вами, Диана. Все, что вы сейчас мне сказали, я давно уже знаю. Ваша неумолимая ненависть, ваша низкая зависть мне были не неизвестны, как и все ваши тайные козни. Я знаю, что за мои благодеяния вы отплатили мне самой черной неблагодарностью. Я знаю, что если на моем горизонте никогда не взойдет больше солнце, то вы одна причиной этого.

— И вы меня проклинаете, не так ли, графиня?

— Нет, Диана, я вас пожалела.

— О! — вскричала она, закрывая лицо руками. — Недоставало только этого последнего унижения!

— Да, бедное дитя, — продолжала графиня тоном кроткого сострадания, — я жалею вас. Страдание не научило меня ненавидеть. Я напрасно старалась изменить ваши дурные наклонности и не могу сердиться на вас. Может быть, если бы вы родились богатой, счастливой, как это случилось со мной, вы были бы добрее и более сострадательной. Отняв у меня любовь единственного человека, которого я любила, вы разбили мне жизнь, это правда! Но что касается позора, так не обманывайтесь, вы опозорили не меня, а одну себя; несмотря на ужасный удар, на неизлечимую рану, нанесенную мне, я только еще выше поднялась от этого несчастья; я любима, уважаема всеми, кто меня знает, так как все понимают, что я не виновата и никогда не была виновата. Но вы, безумная, бедная девушка, что вы приобрели своим преступным поступком? Ничего, кроме угрызений совести. Идите, Диана! Продолжайте творить против меня все, что творили до сих пор; мне положительно все равно! Я не питаю к вам ни ненависти, ни презрения. Прощаю вам и забываю о вас.

— О, графиня, не подавляйте меня этим ужасным презрением! Мне тяжело видеть вашу безупречность! Что такое ваше страдание сравнительно с тем, которое я ощущаю? Неужели вы думаете, что мое сердце не разбилось от боли, когда я была вынуждена сделать вам это страшное признание? Не возбуждайте дурных, преступных страстей, которые клокочут в груди моей! Прогоните меня, но не унижайте больше в моем собственном мнении!

— Я прибавлю одно только слово, Диана: если когда-нибудь вы будете иметь во мне надобность, я всегда протяну вам руку помощи.

— О, это уж слишком, графиня! — воскликнула Диана, задрожав от бешенства. — Ваше презрительное сострадание наносит мне смертельную рану. Мне кажется, вы слишком торопитесь торжествовать от признания, которое меня обязали сделать. Да, — продолжала она со зловещим смехом, — ваши друзья очень ловкие люди; им удалось привести меня к вашим ногам и заставить повиноваться их подлым угрозам, но вы забываете главное: я завтра же могу отречься от этого признания, которое заставляет вас так гордиться; ведь, кроме этих двух человек, свидетельство которых для меня не имеет значения, мы здесь одни, совершенно одни! То, что я вам сказала, не слышало ни одно постороннее ухо. Кто же поверить, когда вам будет угодно говорить громогласно о моем сегодняшнем унижении? Где вы найдете свидетелей, которые подтвердили бы, что ваши слова справедливы?

— Мои слова, бедное дитя, — сказала с улыбкой графиня, — не нуждаются в подтверждении. Я скажу, и этого будет достаточно.

— Может быть! — проговорила Диана, стиснув зубы.

В эту минуту портьера поднялась, и герцогиня де Роган вошла в комнату.

— А в случае, если не будет достаточно, милочка, — колко добавила она, подходя к дивану, — так я подтвержу.

— А! Меня предали! — вскричала девушка с невыразимым бешенством.

— Предали! Каким это образом, милочка? — надменно произнесла герцогиня. — О каком предательстве вы говорите, позвольте узнать? Единственный предатель здесь — это вы, как мне кажется!

— А! Вы так, — злобно отозвалась Диана, — ну что ж, положим! Топчите меня в грязь, благородные дамы, но помните, что червяк, на которого наступают ногой, поднимается, чтоб укусить притеснителя! Так как мы здесь все женщины, будем играть в открытую. Вы прекрасны, милые дамы, но я моложе и прекраснее вас; кроме того, эту скромность, которой вы драпируетесь, я давно отбросила. Я куртизанка! Подобные мне женщины внушают вам зависть, потому что упоительным ядом наших сладострастных объятий и ласк мы отнимаем, шутя, в любую минуту, у всех вас, милые дамы, таких гордых своей безупречной добродетелью, не только мужей, но и ваших любовников, возвращая их вам, когда они не годятся нам более.

В эту минуту дверь маленькой гостиной с шумом раскрылась, и граф дю Люк, бледный, с пылающими гневом глазами неожиданно вошел в комнату.

— Довольно, презренная! — крикнул он дрожащим от бешенства голосом. — Довольно оскорблений! Не знаю, что мне мешает растоптать вас! Я тоже все слышал, я был за этой дверью, не смея дышать, боясь пропустить хоть слово из этой ужасной, циничной исповеди. О, клянусь Богом! Не знаю, что мне мешает это сделать!

Он обнажил шпагу и поднял ее над головой Дианы.

Та не пошевелилась; обернувшись к нему, она поглядела на него с каким-то особенным блеском в глазах, и вскричала дрожавшим как будто от страсти голосом: