Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского

– Это кто такой? Что за новое лицо? – спросил Чаров у своего приятеля, показывая на магната.

– Это иностранец, венгерец Волобуж, магнат, богач и прелюбезный человек.

– Аа! Это-то он. Мой наследник у Нильской? Что, правда это, что он близок к ней?

– Говорят; впрочем, очень вероятно; он вскружил голову всем дамам.

– Ах, ска-атина!

– Скотина, скотина, а молодец; из первых магнатов Венгрии; говорят, что кремницкие золотые и серебряные рудники принадлежат ему… Какие, говорят, у него великолепные замки в горах!…

– Тем лучше; уу-род! Играет он в карты?

– О, еще как!

– Так я оберу у него всю золотую руду и все замки, поселюсь в Венгрии; мне Россия надоела!… Уу-род! – сказал Чаров.

Хвастливая мысль как будто подожгла его.

– Честное слово оберу его! – прибавил он разгорячась.

– А что ты думаешь, накажи-ка его в самом деле; это славно! – сказал приятель Чарова.

Известно, что не столько собственные мысли, сколько люди любят поджигать друга на предприятия, где можно сломать голову: любопытное зрелище, весело смотреть, ахать и восклицать: каков!

– Рамирский! – оказал Чаров, схватив его за руку, так что он вздрогнул, пробужденный внезапно от задумчивости, – Рамирский, ты коротко знаком с этим венгерцем?

– Мы рядом живем в гостинице «Лондон», и вот все мое знакомство.

– Он, mon cher, говорят, интересный человек. Он у тебя часто бывает?

– Да, когда дома, мы проводим время вместе.

– Я к тебе приеду, познакомь меня с ним. Завтра ввечеру я буду у тебя; пригласи его.

– Если хотите, я теперь же скажу ему, что вы желаете с ним познакомиться.

– Non, non, non, много чести!… Лучше завтра у тебя, – сказал Чаров, – да! Что ты, mon cher, не ревнуешь его к Нильской?

– Это что за вопрос? – спросил Рамирский, вспыхнув.

– Хм! что за вопрос! Как будто тебе неизвестно.

– Что такое?

– Про Нильскую? Ты бываешь у нее?

Рамирский, не отвечая ни слова, с недоумением посмотрел на Чарова.

– Ну, ну, ну, ты что-то так странно посмотрел на меня; понимаю и умолкаю!… Bonjour, mon cher! пойдем играть! – крикнул Чаров, обратись к одному проходившему мимо толстяку, и ушел с ним; а Рамирский еще глубже задумался, прошел по зале, склонив голову, потом вышел в переднюю и уехал.

На другой день Дмитрицкий, по обычаю, вошел в номер к Рамирскому, который в тревожном расположении духа ходил по комнате.

– Здорово!

– Здравствуй, – отвечал Рамирский, не отводя глаз от полу.

– Что ты такой странный?

– Ничего.

– Если ничего, так слава богу. Представь себе, этот урод Чаров обыграл меня на двадцать тысяч… а? каково? Черт знает, что за счастье! С ним просто невозможно играть!… Да какая страсть играть: так и лезет на нож… Он сказал, что сегодня ввечеру будет у тебя – даст реванжику… Но я боюсь с ним играть, право, боюсь! В первый раз в жизни оробел; но надеюсь на счастье!

– Несчастлив в картах, счастлив в любви! – сказал Рамирский, вздохнув.

– В любви? Какая, mon cher, любовь! И в эту игру пе составишь теперь на счастье и пожизненного капитал}', не только что на вечность, чтоб, как говорится, и за гробом жить душа в душу, обнявшись, и составить, так сказать, единое, целое, нераздельное существо.

– Современность не требует этой вечности, по правилу, что в мире вечных измен надо и самому быть изменчивым,

– По-юпитеровски? следующим образом;

– Пустяки, душа моя! Уверяю тебя, что Юнона – или несносная баба, которая мешалась не в свои дела, или холодная баба, или истерическая женщина, – иначе быть не может: с чего Юпитеру от своей богини гоняться за весталками?

Да на это есть и факт: помнишь, в первой песне Илиады она так привязалась к нему из ревности к Фетиде, что он хотел ее поколотить. Юпитер вышел из себя и хотел поколотить свою жену! Что ж делать с несносной бабой простому-то смертному? а? сам ты посуди! Жена будет пилить тебя: «Да это почему, да это для чего, да ты от меня скрываешь, да я знаю, почему ты вздумал помогать троянцам!» Поневоле скажешь, как Юпитер: «Послушай, душа моя, у тебя на каждом шагу подозренья, только и дела, что за мной примечать, только и занятия, что мешаться в мои дела да выпытывать, что и для чего я делаю; я тебе говорю, что этим ты ничего доброго не сделаешь, а только отвратишь от себя мое сердце!…» Ну, разумеется, и отвратила, и пошел добрый молодец на сторону; хорошо еще, что не запил.

– Хм! Ты славный чудак! – сказал Рамирский, рассмеявшись, – скажи, пожалуйста, любил ты когда-нибудь?

– Нет еще; если я влюблюсь, так женюсь; да влюбиться не в кого.

– Будто здесь нет ни одной женщины, которая бы могла тебе нравиться? – спросил Рамирский с пытающим ревнивым взором.

– Нравиться? Как не быть! особенно тдна: Нильская.

– Что же? – проговорил тревожно Рамирский.

– Ничего; очень хороша собой, мила как нельзя больше, умна насколько нужно, добрушка.

– Ну, так что же?

– Ничего.

– Как ничего?

– Да так, все есть для кого-нибудь, да для меня-то чего-то недостает.

– Чего же?

– Я думаю, любви.

– Стало быть, она влюблена в кого-нибудь? В кого? – торопливо спросил Рамирский.

– В кого! чудак! Почему ж я знаю. Может быть, в тебя.

– Полно, Дмитрицкий! – сказал встревоженный Рамирский, вскочив с места и схватив Дмитрицкого за руку, – что за шутки!

– Это что ж такое? – спросил Дмитрицкий, посмотрев на него лукаво.

– Я не люблю таких шуток! – отвечал Рамирский.

– Да помилуй! откуда, какие шутки?

– Послушай, Дмитрицкий, ты мне должен сознаться, почему ты это сказал.

– Что? что такое?

– Про мои бывшие отношения с нею? Верно, тебе что-нибудь сказал Чаров?

– Э, душа моя! – вскричал Дмитрицкий, – никто мне не говорил, ничего я не знал, ничего еще не знаю, а все понимаю!… Так вот она откуда истекает любовь к морю, к кораблям и фрегатам!… Я думал, что она сбирается вступить в морскую службу.

– Дмитрицкий! послушай! – вскричал Рамирский, и глаза его заблистали.

– Рамирский! послушай! – крикнул и Дмитрицкий, – ты, верно, изменил ей?

– Я? ей? нет! – проговорил, горько усмехаясь, Рамирский.

– Ну, так не понимаю. Говори мне свою историю любви.

– Нет! прежде всего я хочу знать твои отношения к ней. Мне Чаров сказал… но что об этом говорить… я прошу у тебя всей правды.

– Тебе сказал Чаров?… Хм! Ему можно, должно верить, нельзя не верить!

– Так… кажется, продолжать не нужно? – проговорил Рамирский, вскочив с места.

– Отчего же? – спокойно продолжал Дмитрицкий, – ведь тебе сказал Чаров?

– Об этом все говорят!

– А! ну, в таком случае опять-таки нельзя не верить; ведь это публика. Она все знает: знает даже, какие у меня имения в Венгрии, какие золотые рудокопни, сколько я получаю с них доходу, и даже говорят, что я происхожу от Атиллы, добивался престола великого своего предка; да Меттерних узнал… ну и все дело испорчено: никак не мог добиться и с досады уехал в Россию.