Виктор Бурцев - Гималайский зигзаг

Хозяин плакал над бедственным положением профессора, тем не менее считая, что тот уже все равно отправляется в царство мертвых, где деньги не в почете. Акаш падал на колени, посыпал голову мусором с давно неметенного пола, указывая на Гора и, вероятно, объясняя жестокосердному торгашу, что тот своей жадностью отправляет молодого господина просить милостыню.

Этот спектакль на непонятном европейцам языке продолжался чрезвычайно долго. Енски-старший уже сполз с кресла, держась за живот, постепенно синея, Акаш охрип, но хозяин гостиницы не сдавался. Вопреки этике торга, он отказывался снизить цену. Кажется, на пути Традиции стала Жадность.

Гору наконец это надоело. Он был готов терпеть экзотику, но в разумных пределах. Сейчас же это касалось отца. Заставлять его так страдать из-за скаредности какого-то торгаша-туземца…

— Акаш, дайте я…

— Ай, молодой сагиб, — махнул рукой тот, — вы не умеете, ай не умеете…

— Еще как умею! А ну-ка отвали, — оборвал его молодой человек.

Проводник опешил, но послушно отступил куда-то в угол.

Гор повернулся к хозяину гостиницы:

— Ну ты, обезьяна индийская! Какая последняя цена?

Тот назвал цену — по здешним местам неимоверную.

— Мы — британцы, — вздохнул Енски-младший. — Мой прадед на твоем прадеде верхом ездил. Хочешь напомню, как это делается, представитель древнего великого народа?

Цена тут же уменьшилась наполовину.

Гор пожал плечами:

— Ты что, обезьяна драная, английский забыл? Сейчас будем вспоминать! Значит, буква «а»…

И молодой человек неторопливо поднял кулак.

В глазах держателя гостиницы появилось смутное понимание, но, все еще упорствуя, он снова назвал прежнюю цену.

Гор врезал наглецу в ухо. Индиец бухнулся на пол, вскочил и погрузился в раздумье, а затем заявил, что согласен на половину. Молодой человек вновь поднял кулак, но раздумал и, подойдя к стойке, взял в руку старинную лампу с зеленым абажуром, приподнял, выдернул вилку из розетки…

…Понимание в глазах хозяина крепло. Гор, пожалев антикварную вещицу, просто поднял ее над головой наглого индийца — и предложил треть от запрошенного.

Глаза индийца вспыхнули, из горла донесся глухой рык. Кажется, лампа была ему дорога — дороже собственного черепа. Но Ее Величество Жадность все еще стояла за плечами…

— Сынок, не пачкайся! — неожиданно подал голос профессор. — Мы уходим!

Угроза была довольно призрачной, но Енски-старший держался молодцом. Приступ прошел, и привычное упрямство взяло верх. Такое проявление мужества в обессилевшем иностранце окончательно доконало хозяина — и они с Гором ударили по рукам.

Енски-младший почти нес отца в номер, сопровождаемый восхищенными взглядами, которые бросал на него Акаш.

— Ай, молодой сагиб… Ай, молодой сагиб… — тихо бормотал себе под нос проводник. Потом он осторожно взял Гора за локоть и, приблизив губы к самому уху «молодого сагиба», прошептал: — Не вините его. Хозяин этого паскудного сарая не должен пускать сюда иностранцев. Тут это не принято, штат на военном положении. Вот он и решил получить за риск, жадный, такой жадный человек! Я потом поговорю с ним, чтобы он не обратился к властям. На этот счет можете не беспокоиться, Акаш умеет обращаться с несговорчивыми людьми.

Гор многозначительно хмыкнул.

— Я тоже.

Молодой человек, довольный результатами своих переговоров, твердо решил в ближайшее же время объясниться с отцом, дабы тот наконец бросил дурить. Но из этого благого намерения ничего не вышло. Когда Енски-старший несколько пришел в себя, то снова превратился в одержимого фанатика, которым стал после получения злополучного письма.

Профессор направил Акаша к его неведомым «друзьям», чтобы те выяснили, где остановилась «эта великая грешница и предательница идеалов Науки Элизабет МакДугал». Индиец умчался, оставив Гора и его отца в состоянии мрачной задумчивости. О чем рассуждал почтенный профессор, догадаться было сложно, а вот Енски-младший уже в который раз крыл себя последними словами за то, что вовремя не остановил своего обезумевшего родителя. «Друзья» этого проходимца Акаша наверняка ничем не лучше его самого. Они найдут Элизабет и… И что?

— …«Дерби»? — В устах Алекса Енски название гостиницы прозвучало омерзительным ругательством. — «Дерби»! Хорошо еще, что не «Рулетка»! Ничего удивительного, что эта мерзавка остановилась именно в такой гостинице. Трубы Иерихонские! Название говорит само за себя…

— Это плавучая гостиница, сагиб, — вставил Акаш, с блаженным видом поглощая коктейль зеленого цвета, в котором интимно позвякивали кубики льда. От содержимого стакана ощутимо попахивало «джином». Гор знал, что это был настоящий «джин», а не местный суррогат. Профессор, большой любитель и знаток этого напитка, привез с собой одну бутылку — на большее таможня добро не дала.

— Совершенно плавучая. Старая баржа, сагиб. Старая-старая, но еще плавает.

— Старая баржа… — покачал головой Енски-старший и повернулся к Гору: — А ведь эта твоя… хм-м… подружка имеет очень благородные корни… И вот до чего можно докатиться! Жить в таком притоне…

Молодой человек промолчал.

— Шефодня ше фешером… Тьфу!

Кажется, с челюстью профессора вновь вышла неувязка.

— Сегодня же вечером прищучу эту мерзавку! — справившись наконец с протезом, Енски-старший грозно хлопнул по столу кулаком. К несчастью, под руку подвернулась забытая Акашем соломинка с декоративным коктейльным зонтиком, и профессор поранил руку.

— Погибель Израилева!

Гор уныло откинулся в кресле. Ветерок из кондиционера приятно холодил его грудь. Организм с трудом акклиматизировался в непривычных условиях. Наступило обезвоживание, молодого человека слегка знобило. Гор не без некоторой зависти вспомнил, что отец в молодые годы месяцами пропадал в песчаном аду, раскапывая Тель-Амарну и Долину Царей. Да, не быть ему, Енски-младшему, археологом!

Ночь, медленно опускающаяся на реку, скрывала многое — в том числе и здоровенный синяк под глазом у хозяина гостиницы, в которой поселилось семейство Енски. Удивительно, но на смуглой коже индийца синяк не только не скрадывался, а, наоборот, выделялся и даже слегка светился в темноте. Вокруг еле слышно шептались камыши.

…Методы, которыми Акаш «убеждал» несговорчивых людей, были невероятно просты и мало отличались от тех, к которым прибег вышедший из терпения Енски-младший. Хозяин гостиницы, звавшийся Митхун, как известный в Индии и за ее пределами киноартист Митхун Чакраборти, после увещевания сперва со стороны Гора, а затем и Акаша стал большим другом семьи Енски. Правда, теперь он чуток шепелявил, вероятно, из-за чудесным образом пропавшего переднего зуба и слегка кривился, когда ему приходилось мигать. Зато характер заметно улучшился, и даже Ее Величество Жадность временно отступила куда-то в ночную мглу.