Айя Субботина - Охотники парящих островов

Сказать, что с тех пор Дарт ненавидел собственного отца, – не сказать ничего. Он мог забыть лицо родителя, его голос, повадки, но отлично помнил самое важное – отец ушел и оставил после себя неизбывную тоску и смерть. То клеймо на кубе было ожогом воспоминаний, еще одной гранью обиды.

«Может быть?..»

Дарт мотнул головой в унисон собственным мыслям. Мог ли кто-либо еще, кроме отца и сына, быть посвященным в тонкости детской игры, которую старший придумал для младшего, чтобы занять того, пока сам корпит над научными проектами? Вряд ли. Это слишком незначительно, чтобы стать отдельным предметом разговора, и слишком интимно, чтобы рассказывать чужим. Вряд ли молодые папаши распространяются о тонкостях пеленания обделавшегося с ног до головы ребенка; вряд ли хвастаются, к каким дурацким уловкам вынуждены прибегать, чтобы чадо не ревело.

Но для чего взрослому мужчине ставить выдуманные клейма на реальные вещи? Судя по обстановке той комнаты, где был найден куб, озабоченности Патрика и таинственности происходящего, артефакт был весьма непрост. И Дарту до смерти хотелось узнать о его предназначении. Но как это сделать? В зал Малого совета его не пригласили. Да, быть может, исследовать природу черного куба поручат Патрику, а тогда и его ученик сможет присутствовать рядом – смотреть и слушать. А если не поручат? А если не будет никакого исследования?

«А если рассказать о происхождении клейма?»

Дарт тут же отмахнулся от этой идеи. Шестилетним он пришел к Охотникам, голодным, босым и никому не нужным мальчишкой, единственной собственностью которого была ненависть к отцу. Ему дали чистую одежду, горячий суп и расспросили – кто такой и откуда. Уже тогда он знал, что врет не ради вранья, не ради возможности прикинуться сиротой, не ради кого-то или чего-то. Он просто хотел стать кем-то другим. Просто мальчишкой без роду и племени. Шестилетнему пацану оказалось легче назваться сиротой, чем признать, что он никогда и никому не был по-настоящему нужен.

Дурак! Он был нужен матери. Настолько нужен, что она умерла ради него. Но это осознание пришло много позже. Изо дня в день на протяжении десяти лет он убеждал себя и окружающих в том, что сирота. Никакое чертово клеймо не стоит того, чтобы вскрывать столь серьезный обман.

– Наставник, – окликнул Дарт Грума, когда они подошли к крыльцу Цитадели, – я хотел спросить…

Тот повернулся и посмотрел на него своим привычным взглядом: с прищуром, с любопытством в каждой из множества морщинок вокруг глаз.

– Вы знаете, о чем идет речь?

– Собираюсь узнать.

Ответ прозвучал убедительно. Дарт ругнул себя за несдержанность. Будь на месте Грума менее благожелательно настроенный наставник, парню пришлось бы попотеть, придумывая объяснения своему любопытству. Не то чтобы ученикам не разрешалось спрашивать, но умение не совать нос в дела старших по рангу считалось одной из основ дальнейшего продвижения. А уж если суешь, так будь любезен озаботиться сделать это так, чтобы никто ничего не узнал.

Дарт прошел следом за наставником, провел его все три лестничных пролета до зала Малого совета, втайне надеясь придумать повод остаться и послушать, о чем пойдет речь. В конце концов, он ведь тоже помогал в поисках артефакта. И не просто помогал, а сыграл очень важную роль.

Чуда не случилось. Около двери службу несли шесть Охотников вместо обычных двух. Еще одно зерно на чашу весов внутреннего равновесия Дарта – не в пользу спокойствия.

– Не помню, чтобы просил конвоировать наставника, – сказал Патрик, увидев их приближение из распахнутой двери.

Краем глаза Дарт заметил, что стол, где обычно располагались карты, планы и всякая незасекреченная корреспонденция, теперь пуст, и лишь в центре, накрытый куском алой материи, возвышается небольшой предмет – куб, вне всяких сомнений.

– Ученик развлекал меня приятной беседой, Патрик, не ворчи, – отшутился Грум.

Дарт поблагодарил его незаметной улыбкой, сумбурно извинился сразу перед всеми и ни перед кем конкретно, и спустился вниз, раздираемый сомнениями и любопытством.

В столовой, несмотря на поздний час, галдела группа учеников. Они заняли две лавки, между которыми сновали поварята и ловко выставляли на столы миски с кукурузными лепешками и кувшины с молоком.

Во главе стола сидел наставник Ричард, в чьи обязанности входило напоминать молодым заблудшим душам, что забота о душе более насущна, нежели забота о теле. Он как раз призывал учеников сложить руки и запечатать уста для очищающей молитвы, и появление Дарта отметил неодобрительным покашливанием.

Дарт плюхнулся около рыжего верзилы с маленькими ушами и длинным острым носом, кончик которого всегда блестел, точно отполированный.

– Ну и рожа у тебя, – громким шепотом констатировал верзила и подтолкнул к Дарту миску с кашей и квашеной капустой. – Мясо забрал Чак, извини.

Наставник Ричард снова закашлялся, и ученики стройным хором затянули слова молитвы. Дарт, не слишком усердствуя, просто шевелил губами, мыслями погруженный в минувшие события. Но, сколько бы он ни вспоминал произошедшее, сколько бы ни искал подсказок и намеков, все неизменно упиралось в одно: Охотники нашли что-то весьма важное и постарались сохранить находку в тайне. Однако вряд ли они имеют понятие о предназначении клейма, хотя, скорее всего, точно знают, чья рука его нанесла.

– Где тебя так? – наспех закончив покаяние перед Господом, поинтересовался рыжий и, не дожидаясь ответа, затараторил: – Мы ходили к Пустынникам, представляешь? Не меньше десятка тварей выпотрошили!

Дарт рассеянно кивнул, только теперь обратив внимание на чумазые, но довольные физиономии учеников. Они жадно уплетали еду, активно жестикулировали и, перекрикивая друг друга, хвастались успехами. Нравоучения наставника Ричарда без следа растворялись в геройских подвигах и спорах: кто нанес решающий удар или кто опростоволосился в самый ответственный момент.

Дарт подумал о собственной охоте, но все это казалось ничтожным в сравнении с проклятым кубом и клеймом.

«Да что же это такое?! Наваждение!»

Он злился сам на себя.

– Все целы? – глухо спросил Дарт – вот и все эмоции, на которые оказался способен.

– Ага! – широко заулыбался верзила. Отсутствие восторга в глазах товарища его нисколько не волновало, едва ли рыжий вообще придал ему значение.

Дарт доел содержимое тарелки, изредка прислушиваясь к разговорам за общим столом. Надеялся, что отвлечется, заинтересуется простыми мальчишескими радостями, не чуждыми ему до сегодняшнего дня. Но мысли, будто заговоренные, постоянно возвращались к кубу и волнам, перечеркнутым молнией.

К концу трапезы он уже знал, что нужно сделать. Понимание закралось в голову, угнездилось там и вмиг перевернуло все вверх тормашками. Примерно так же Дарт чувствовал себя в день своего шестнадцатилетия, месяц назад, когда ему торжественно вручили первую в жизни кружку яблочного сидра. Парень помнил, что захмелел намного раньше, чем увидел дно кружки, чем вызвал дружеские подтрунивания наставников и учеников постарше. Впрочем, даже тогда он чувствовал больше мира с собственными мыслями.