Томас Рид - ДЕТСКАЯ БИБЛИОТЕКА. Том 56

— Мориса-мустангера подозревают в убийстве, но все остальное к нему не относится. Он не конокрад и не авантюрист. Что же касается вашего утверждения, будто ни одна из наших дам не снизойдет до разговора с ним, то в этом — как и во многом другом — вы ошибаетесь, мистер Кроссмен. Я его лучше знаю, и я утверждаю, что он воспитан не хуже любого из нас. Нашим дамам незачем бояться знакомства с ним; и, раз уж вы коснулись этой темы, могу добавить, что вряд ли они — по крайней мере, некоторые из них — испугались бы этого. Морис-мустангер, как я сам видел, в присутствии наших дам всегда помнил свое место. А кроме того, я сильно сомневаюсь, что его интересует какая-нибудь из них.

— В самом деле? Какое счастье для того, кто мог бы оказаться его соперником!

— Пожалуй, — спокойно ответил Слоумен.

— А может быть… — сказал Генкок, желая замять неприятный разговор, — может быть, причина этой предполагаемой ссоры была прекрасная сеньорита, о которой сейчас так много говорят? Я ее никогда не видел, но то, что я о ней слышал, позволяет думать, что из-за нее могла бы произойти не одна дуэль.

— Все может быть… — протянул Кроссмен, обрадованный предположением, что красивый ирландец мечтает вовсе не о племяннице интенданта.

— Его заперли на гауптвахте, — сообщил Генкок новость, которую он только что узнал (разговор этот происходил вскоре после их возвращения из похода против команчей). — С ним его чудак слуга. Майор отдал распоряжение удвоить охрану. Что это значит, капитан Слоумен? Вы, наверно, это можете объяснить лучше других. Ведь не ждут же, что он попытается бежать!

— Не думаю, — ответил Слоумен, — особенно если принять во внимание, что он не знает, где находится. Я только что был там, чтобы посмотреть на него. У него настолько помрачен рассудок, что он не узнал бы самого себя в зеркале.

— Помрачен рассудок?.. Что вы хотите этим сказать? — спросили Генкок и другие офицеры, которые еще не знали всех подробностей случившегося.

— У него горячка — он бредит.

— Неужели же из-за этого усилена охрана? Чертовски странно! Должно быть, сам майор немного помешался.

— Может быть, это предложение или, вернее, распоряжение майорши? Ха-ха-ха!

— Но что это означает? Неужели наш старик действительно опасается, что мустангер сбежит оттуда?

— По-моему, дело не в этом. Он, по-видимому, больше опасается, что кто-нибудь ворвется туда.

— Ах, вот как!

— Да, для Мориса-мустангера безопаснее находиться под замком. По поселку бродят подозрительные личности, и снова начались разговоры о суде Линча. Либо «регулярники» жалеют, что отложили расправу, либо кто-то их настраивает против мустангера. Ему повезло, что старый охотник вступился за него и что мы вернулись вовремя. Еще один день — и мы не застали бы Мориса Джеральда в живых. Теперь, во всяким случае, беднягу будут судить честно.

— Когда же суд?

— Как только к нему вернется сознание.

— Этого, может быть, придется ждать целый месяц, если не больше.

— А может быть, все пройдет через несколько дней или даже часов. Раны его, по-видимому, не так уж серьезны. Больше пострадал его рассудок — очевидно, не от них, а от какого-то душевного потрясения. Все может измениться за один день. И, насколько мне известно, «регулярники» требуют, чтобы его судили немедленно, как только он придет в себя. Ждать, когда у него заживут раны, они не намерены.

— Может быть, ему удастся оправдаться? Надеюсь, так и будет, — сказал Генкок.

— Не думаю, — ответил Кроссмен, покачав головой. — Поживем — увидим.

— А я в этом уверен, — сказал Слоумен. Но в тоне eго слышалась не столько уверенность, сколько желание, чтобы это было так.

В асиенде Каса-дель-Корво царит печаль. Между членами семьи — какие-то загадочные отношения.

Их осталось только трое. Видятся они гораздо реже, чем раньше, а при встречах держатся очень холодно. Они видятся только за столом и говорят тогда только о самом необходимом.

Понять причину этой печали нетрудно; до некоторой степени понятна и их молчаливость.

Смерть, в которой больше уже никто не сомневается, — смерть единственного сына, единственного брата, неожиданная и загадочная, — страшный удар и для отца и для сестры.

Эта же смерть может объяснить и мрачное уныние Кассия Колхауна, двоюродного брата убитого.

Но дело не только в этом. Они сдержанны друг с другом даже в тех редких случаях, когда им приходится говорить о семейной трагедии.

Помимо общего горя, у каждого из них есть еще какая-то своя тайная печаль, которой он не делится и не может поделиться с остальными.

Гордый плантатор не выходит теперь из дому. Он часами шагает по комнатам и коридорам. Тяжесть горя сломила его гордость и грозит разбить сердце. Однако старика гнетет не только тоска о погибшем сыне; невнятные проклятия, срывающиеся порой с его губ, выдают и другие чувства.

Колхаун все время куда-то уезжает, как и раньше; он появляется, только когда надо садиться за стол или ложиться спать, — и то не всегда.

Как-то раз он отсутствовал весь день и почти всю ночь. Никто не знает, где он был; и ни у кого нет права спрашивать его об этом.

Луиза почти все время проводит в своей комнате. Иногда, правда, она поднимается на асотею и стоит там одна, о чем-то размышляя.

Там, под сводом синего неба, ей легче переносить свои страдания — тоску о погибшем брате, страх потерять любимого и, быть может, неприятные мысли о скандале, уже связанном с ее именем.

Последнее меньше всего беспокоит ее. Больше всего ее волнует страх за любимого; печаль о погибшем брате, такая мучительная вначале, стала понемногу утихать.

Но тревога о возлюбленном с каждым часом становится сильнее.

Луиза знает, что Морис Джеральд заперт в крепких стенах военной гауптвахты.

То, что эти стены неприступны, ее не беспокоит; наоборот, она боится, что они недостаточно крепки. Для этого у Луизы есть основания. До нее дошли ужасные слухи.

Поговаривают о новом суде Линча; на этот раз в качестве судьи выступит не Сэм Мэнли и присяжными будут не «регулярники», а негодяи, не знающие, что такое совесть, которых всегда можно найти в пограничных селениях, особенно вблизи военного поста.

У многих эти разговоры вызывают удивление. Трудно понять, почему арестованного должны снова судить не по закону.

Факты, выяснившиеся за последнее время, не меняют дела; во всяком случае, нет никаких новых доказательств его виновности.

Хотя четыре всадника и не были индейцами — что доказано находкой в дупле, — тем не менее вполне возможно, что в смерти Генри Пойндекстера повинны они. Кроме того, нет ни малейшей связи между ними и мустангером — не больше, чем если бы они были настоящими команчами.