Дарья Александер - Самая близкая Франция

Точно такое кладбище я увидела под Парижем. Это русское кладбище Сент-Женевьев де Буа. Конечно, не все могилы русские, но там захоронено около 15 тысяч наших соотечественников. В основном те, кто бежал из России после 1917 года. Как говорится, «цвет русской эмиграции». Те люди, благодаря которым можно было понять, что такое русская интеллигенция. Их так мало осталось в живых во Франции и еще меньше – в России.

В спящем беломраморном доме Сент-Женевьев де Буа есть и свой управдом. Бодрствующий. Высокий, лысоватый, обмякший человек в ярко- зелёной жилетке, которую обычно носят рабочие на дорогах. Француз, но к русской культуре не равнодушен. Правда, воспринимает ее только через кладбище.

«Я в 93-м году хоронил здесь Рудольфа Нуриева, вашего великого танцовщика. А вы знаете, что его положили в могилу стоя, завёрнутого в ковер? Таков мусульманский обычай. Кроме того он, я думаю, привык быть на ногах. Столько времени находиться в танце и лишиться возможности танцевать, а затем и ходить из-за тяжелой болезни… Странно, но именно после смерти стоять ему стало легче».

Рудольф Нуриев, мастер танца, не пощадивший жизни ни для мира, ни для себя. Человек, сбежавший с советских гастролей. Он остался в Европе, в Америке – везде, кроме России. Советская публика о нем больше ничего не знала.

Его балет, резкий, отлаженный, точный, развивался вместе с ним. Шестерёнки механизмов пришли в движение, их уже было не остановить. Нуриев двигался все в более и более быстром ритме, мотался из стороны в сторону, от одной страны к другой. А затем механизм сломался. Вирус иммунодефицита повлёк за собой болезнь, с огромной быстротой сжимающей человека. Один из последних кадров съёмок: сгорбленный человек сидит в кресле-каталке и старается улыбнуться. Пружина распрямилась только после его кончины.

Странный управдом бродит по своему многонасёленному дому и рассказывает нам обо всех его жильцах.

«Здесь лежит Андрей Тарковский. Я его фильмов не смотрел, но, говорят, они очень длинные, протяжённые. Такие же протяжённые, как жизнь наверху. Кажется, сколько стран такие люди ни объездили, все равно – эту протяжённость находят в раю или же на своей родине. Говорят, один из его последних фильмов назывался «Ностальгия». Мне кажется, что Сент-Женевьев де Буа напоминает одну бесконечную ностальгию. Страна в стране».

К могиле Тарковского подходит выцветшая, но еще энергичная старушка и задает кладбищенскому управдому вопрос, весьма обычный для французов:

– То, что вы говорите, очень интересно. А как вы думаете, где лучше быть похороненной?

– Это зависит от ваших вкусов и вашего желания, мадам. А также от воли ваших родственников. Но я бы выбрал похороны на своей собственной земле. В поместье, например.

– Но это же очень сложно устроить…

– Ничего. Я добился разрешения для своих близких. Они похоронены в саду, около старой яблони, посаженной еще моим прадедом. Теперь я за них спокоен.

У этого разговорчивого человека в раннем детстве умер отец. Когда ему исполнилось 18, повесилась мать, страдавшая изматывающими психическими расстройствами. А когда ему стало 30, ушли в другой мир две старшие сестры. Он живёт в окружении смерти и, как ни странно, находит в ней источник жизненных интересов.

«Тут у нас различные русские князья и графы. Здесь потомки царской семьи. Интересно было бы познакомиться с ними лично. Никогда не общался с настоящими князьями и графами, хотя их во Франции можно найти. А здесь Феликс Юсупов – тот самый, который расстрелял любимца царицы Распутина. Хотя, может и доброе дело сделал».

«Жена адмирала Колчака и его сын здесь похоронены. По-хорошему, вся семья должна быть погребена вместе. Но тогда жену и сына тоже должны были бы расстрелять и бросить в ледяную прорубь вместе с отцом. И они бы не уехали во Францию. Тогда бы сын Колчака не сражался так отважно во времена Второй Мировой войны. И Французской Республике не помог бы. Иногда жизнь совершенно справедливо разделяет семьи: чтобы те, которые мертвы, не мешали живым осуществлять своё предназначение на земле».

«Вообще, тут у нас очень много белой эмиграции. Целые полки. Представляете, если всех этих людей оживить, то можно было бы внутри Франции создать отдельное государство. Монархию, разумеется. Представляю себе: монархическое государство Сент-Женевьев де Буа. Наполненное благородными людьми. Интересно, может ли на свете существовать государство, где все переполнено благородством? Наверное нет, иначе никакой политики не было бы».

Управдом осторожно и нерешительно подходит к одному из памятников.

«А вот это надгробие я очень люблю. Это захоронение Бунина. Я его читал…Помню одно из произведений – «Окаянные дни», наполненное страданием выжатой души, обесточенного сердца, опустошённой страны. Как будто Россия съёжилась, скукожилась, но не смирилась. После бегства русских из революционной России множество жизненно важных сосудов перестали наполнять тело страны кровью, и она стала холодной и бесцветной».

Выслушав наши благодарности за интересный рассказ, управдом скромно добавил, что Сент-Женевьев де Буа – не единственное кладбище, которым он очарован. И вообще, он уже давно собирает материал для книги о захоронениях различных стран и народов.

«Изучив истории различных кладбищ, я понял, что упокоения – самые толерантные места на земле. На одной территории лежат люди различных верований, конфессий, политических взглядов, моральных ценностей. И при этом такое спокойствие, какого не увидишь в современном мире».

Я не выдерживаю и спрашиваю:

«Но если кладбище для вас – такой идеальный мир, то почему же вы похоронили своих родственников у себя в саду? Почему боитесь за них?»

«Потому, что я все-таки до конца не верю в то, что нет никакой связи между мной и ними. А если говорить о Сент- Женевьев де Буа, то я точно знаю, что есть незримая связь между захоронениями. Все эти люди были объединены не только общей культурой, историей и отношением к жизни. Кладбище Сент-Женевьев де Буа – зарубежная территория, которая до сих пор не отделилась от России».

Шурша выжженным на солнце гравием, удаляется от нас управдом, странный житель непризнанного российского региона.

В отличие от других французских регионов, скромно вжимающихся в европейский материк, северо-западная Бретань буквально выставляет себя напоказ. Она резко выходит за прямую линию побережья Атлантического океана. Бретань хвастается перед океаном тем, что она такая особенная, причудливо украшенная блестящими скалами. Непредсказуемая, как морская волна, выброшенная на берег кораблем. И язык здесь свой – бретонский диалект, хотя, конечно, все говорят на французском. И еда своя – гречневые блинчики, очень вкусные как с мёдом, так и с ветчиной.