Грегг Льюис - Безумие Божье. Путешествие по миру гонений

Когда Рут в то «миссионерское воскресенье» села в мою машину, ее радость от нашей встречи и рядом не стояла с моей. Я расспрашивал ее о поездке в Замбию – она отвечала кратко и словно нехотя. Расспрашивал о том, какие предметы будут осенью – она и об этом особенно не говорила. Говорил в основном я. Она просто вежливо слушала. Между нами возникла преграда, которой я раньше не ощущал.

Рут выступала перед прихожанами утром, и я знал: она их впечатлит. Если по мне, так она справилась просто прекрасно. Но и после службы она держалась со мной холодно и отстраненно. Напряжение слегка спало лишь по дороге домой. К тому времени как я высадил ее у общежития, я ощутил, что у меня по крайней мере есть шанс. Мы снова стали встречаться.

И на этот раз все было иначе. Иначе вел себя я. Я чувствовал, что готов взять на себя серьезные обязательства. Многие подруги Рут советовали ей не давать мне второго шанса. Но она мне почему-то поверила. И в том же году, когда я спросил, выйдет ли она за меня, Рут ответила «да».

Когда мы приехали поговорить с ее родителями, меня ее отец ни о чем не спросил. Он просто повернулся к Рут и сказал: «А как же твоя миссия? Как же твое стремление в Африку?» Она улыбнулась и заверила: «Папа, Ник всегда хотел служить за океаном. Мы все исполним вместе».

Ее отец услышал все, что хотел. «Если вы послушны воле Господа, – сказал он нам, – мы вас благословляем».

Обвенчались мы следующим летом в домашней церкви Рут. Я предвкушал этот брак с восторгом. Рут говорила, что тоже очень рада, но, когда шла под венец, так горько рыдала, что отцу пришлось на несколько минут отложить церемонию и успокоить дочь. То была прекрасная служба и замечательный вечер. До сих пор вспоминаю их как очень особенный момент моей жизни.

После церемонии моя мама плакала. Она обняла нас и сказала: «Не важно, что будет. Просто помните, что я вас люблю».

Мама ушла, и Рут с непониманием спросила: «Это она о чем?»

«Честно, понятия не имею, – сказал я, и вдруг понял. – Думаю, мама уходит от отца».

И прозвучало это так, словно я сказал: «Рут, медовый месяц проведем на Марсе». Она не понимала. Для нее моя реплика была просто-напросто лишенной смысла.

Ее отец-священник только что нас обвенчал. Рут никогда не сталкивалась с миром, в котором вырос я. Позже мы поняли: пока гости собирались на улице – посмотреть, как молодожены выходят из церкви, – моя мама незаметно ускользнула и уехала, чтобы никогда не вернуться домой.

Брак моих родителей закончился в ту же ночь, когда начался мой. Сейчас, глядя в прошлое, я думаю, мою невесту больше всего беспокоило то, сколь хладнокровно я принял эту новость. И может быть, это объяснит, почему я из кожи вон лез, пытаясь выучить основы отношений, – как, впрочем, и основы веры.

Двадцать лет спустя я и Рут бились против дикой сомалийской нищеты: распределяли помощь, идущую от международного сообщества, и выискивали новые районы, которым та требовалась. К нашей маленькой группе присоединялись новые люди. Одним из ее ключевых участников был молодой человек по имени Джей Би. С ним мы решили устроить поисковую экспедицию в центральные районы сомалийского юга, куда уже много лет не ступала нога чужеземца.

Один город, до которого мы добрались, выглядел словно всеми брошенный город-призрак – безжизненные дома, темные глазницы окон, пыль, гонимая ветром по пустынным улицам. Но как только мы появились, на эти улицы из домов повалили люди – сотни истощенных людей.

Среди встревоженных криков и гама я мельком обернулся – и, к своему ужасу, увидел, как нанятые мною охранники, ругаясь на сомалийском, бьют прикладами людей, бежавших рядом с нашим грузовичком и тянувших руки через борта, пытаясь ухватить что-нибудь из еды.

Сперва я хотел жестко осадить охрану, ведь они били тех, кому мы приехали помочь! Но моя злость почти тут же сменилась отчаянным страхом, когда я понял, что многие из местных не собирались брать наши припасы. Они пытались отдать нам самое дорогое!

Я в достаточной мере знал сомалийский, чтобы понять крики обезумевшей матери, которая бежала рядом с машиной, плакала и умоляла: «Заберите мою малютку! Кроме нее, все мои дети умерли! Пожалуйста, спасите хоть ее!» Она пыталась затолкать малышку в открытое окно машины. Я сидел на пассажирском сиденье и от шока не мог пошевелиться – и водитель сам вытянул руку, схватился за ручку и спешно поднял стекло, чтобы другие матери не закинули голодных детей мне на колени.

Потом он прибавил газу, поехал прямо через толпу, и только по чистой случайности мы никого не задавили. Лишь в нескольких километрах от города мы остановились и стали решать, что делать. Было ясно: за еду и бензин нас могли просто убить. Но я был потрясен отчаянием матерей. Я все гадал: а если бы голодала моя семья, как бы я поступил? Решился бы отдать своего сына, будь то единственная возможность спасти ему жизнь? Этот вопрос еще долго меня преследовал.

К следующей деревне наша группа подготовилась лучше. В дальнейшем в городки, где оставались жители, мы проникали лишь после захода солнца. Лагерь разбивали под покровом темноты, в покинутых зданиях, там, где никто не увидит, а наутро, на рассвете, оставляли водителей и нескольких охранников сторожить машины, а сами шли пешком в город, к местам скопления людей. Там, не искушая местных видом еды и автомобилей, мы узнавали, что здесь случилось и как им помочь, а потом почти всегда возвращались к машинам пешком, не привлекая внимания, и за нами разве что увязывалась стайка детей, наблюдавших, как мы уезжаем из города – еще до того, как хоть кто-то другой замечал машины и припасы.

Мы шли все дальше – и терзались все сильней. Иные поселения были совершенно пусты: жители оставляли дома и бежали, желая выжить. Одну деревню мы с Джей Би отыскали по следам из разложившихся трупов и скелетов, валявшихся вдоль дороги. Поначалу мы останавливались и оказывали мертвым последние почести: копали неглубокие могилы и совершали пусть и простую, но должную церемонию погребения, важную для религии – и думаю, мусульмане, бывшие среди нас, прониклись к нам уважением. Увы, но чем ближе мы приближались к деревне, тем больше становилось тел, и у нас просто не было ни времени, ни сил похоронить их всех.

Я ясно помню, как Джей Би, на коленях, на песке, рыл штыком неглубокую выемку, заворачивал останки в тряпье, аккуратно укладывал в могилу эту «оболочку» умершего от голода сомалийца, сооружал над ней холмик из песка и булыжников и снимал кепку, чтобы произнести молитву над телом. Эта сцена до сих пор у меня перед глазами: наши охранники-мусульмане смотрят, как белый американец с почестями хоронит их мертвого и молится за него. Это ярчайший образ. И, без сомнения, он был свидетельством мира иного.