Грегг Льюис - Безумие Божье. Путешествие по миру гонений

В деревеньке, ужасающе тихой и пустой, среди кучки хижин, мы начали понимать, что произошло. Все те, кого мы находили и хоронили вдоль дороги, очевидно, прежде жили здесь. И теперь, на грани голодной смерти, мужчины – мужья, отцы и братья, – решили, что им хватит сил найти помощь для умиравших семей и ближних. А может, их просто охватило глубокое отчаяние. Но уйти далеко не удалось почти никому.

Судьба их любимых, оставшихся в деревеньке, была немногим лучше, и прожили те ненамного дольше. Вокруг деревни буйным цветом раскинулась зелень, создавая обманчивый облик тропического рая. Пели птицы, цвели цветы. Но безмолвные, покрытые дерном африканские лачужки – как всегда, лозняк да палки, – говорили об ином. По виду, они пустовали уже много месяцев, а то и лет.

Внутри было еще страшнее: дома стали разверстыми могилами.

В одной лачуге мы нашли тела двух девочек, сверстниц моих сыновей. Одна лежала на кровати, держа расческу, что запуталась в волосах. Казалось, она умерла, желая прихорошиться. Ее сестренка, ссутулившись, сидела на грязном полу, у высохших останков бабушки. Та все еще держала старую ложку, которой мешала в горшочке какую-то зеленую траву.

Казалось, это просто постановка – живая картина на тему смерти, дикий сюрреализм, где люди просто заняты обычными делами, живут себе и вместе ждут конца.

Для этого не находилось слов. Но когда мы шли обратно к машинам, один из сомалийцев вздохнул и подвел горький итог. «Знаете, доктор Ник, – сказал он, – Сомали называют страной третьего мира . Но сейчас мы – страна первобытного мира ». Мне разрывала сердце боль, услышанная в его словах.

Мы ехали из деревни в деревню – и многие из них были пусты или населены только мертвыми. Живые если и остались, то были на грани. Их глаза были пусты: они утратили любую надежду.

В одной из деревень горевали родители: их дети все как один заболели у умерли. Мы ничем не могли их спасти от печали и горя. Через несколько дней мы нашли другую деревню. В ней от голода умерли все взрослые, отдав детям последнюю еду. Этих-то сирот мы и перевезли в ту первую, где детей не осталось, – и может, хоть немного утешили и тех и других.

Мы уже две недели были в пути, но все еще надеялись найти и другие деревни. Однако местные пре-дупредили: дороги впереди усеяны полевыми минами. Так соперничающие кланы ограничивали маневры друг друга. На юг или на запад, как нам говорили, по дорогам идти опасно. Можно было направиться только вдоль русла рек, но наступил сезон «дождей», и это тоже было опасно.

В тот момент мы отказались от надежды исследовать юг Сомали, оставили почти все припасы в колонии для прокаженных и отправились на побережье, в Кисмайо. Там, как мы знали, тоже было гуманитарное агентство. Благодаря ему мы вернулись в Могадишо, оттуда – в Найроби, а там поведали о наших горестных находках международному сообществу.

Я нанес наш маршрут на карту, чтобы показать, где мы побывали, какие деревни пусты, а где остались выжившие, впавшие в отчаяние на грани голодной смерти. Казалось, международная коалиция благодарна за сведения. Нам сказали, мы стали первой в этих местах иностранной исследовательской группой с 1988 года, когда началась гражданская война.

Но вывод по итогам встречи удручал: международное сообщество не могло устроить там распределительные площадки – опасно, да и от Могадишо далеко. Участники встречи лишь согласились сбросить кое-какие припасы – там, где самолеты смогут пройти на бреющем полете над незаселенными районами и в прямом смысле выкинуть мешки с едой и медикаментами в чистое поле недалеко от общин, чье положение было самым плачевным.

Я был расстроен тем, что мы не могли сделать больше. Впрочем, хоть какую-то пользу наши усилия принести, могли, и эта мысль окрыляла… ровно до тех пор, пока я не узнал об одной из первых попыток.

Сотрудники гуманитарных агентств – несомненно, с благими намерениями, – сообщили жителям одной деревни о дне и времени доставки. И совершили ошибку. Я уже видел, как люди толпились у наших грузовиков, и мог представить, что там творилось, когда заслышали гул самолетных двигателей. Но я не мог вообразить трагедии, которая случится. Жители высыпали в поле и в каком-то неистовстве пытались поймать огромные мешки муки, риса и кукурузы, что валились из брюха самолета с высоты в триста метров. Эти припасы были призваны спасти им жизнь, но вышло так, что именно они многих покалечили, а иных и убили.

В отчаянии я закричал: Да как тут хоть кому-то помочь? Как здесь хоть что-то улучшить? Одна небрежность в планах, и благо становится трагедией! Что мы здесь делаем? Что?

Иногда проблема не в наивности людей с их благими намерениями. Порой она – в самом зле, что превращает лучшие порывы в невыразимое горе.

Как-то утром наша группа доставила грузовик с едой и базовыми наборами медпомощи в маленькую, захудалую, разоренную войной деревушку. Мы распределяли еду между семьями, отдавали ее матерям и видели, каким восторгом сияли лица голодных детей. Мы видели и надежду в благодарных глазах родителей, наконец-то поверивших, что могут спасти своих малышей. Домой мы вернулись довольные, зная, что изменили ход событий.

Прошло время, и мы узнали, чем все кончилось. Через несколько дней эту бедную деревушку захватил соседний клан. Осыпав жителей потоками ругани и проклятий за то, что посмели принять нашу помощь прежде тех, кто ее «больше заслуживает», захватчики забрали все, что осталось, но перед уходом надругались над женщинами и подвергли пыткам беспомощных и униженных мужчин.

Мне стало плохо, когда я об этом услышал. Реально плохо. Но еще хуже мне стало, когда я узнал, что те, кому мы пытались помочь, начали предупреждать жителей соседних деревушек: «Не берите еду у тех людей. Они хотят, чтобы вас убили!»

Я был в ярости, я ненавидел зло, извратившее наши лучшие намерения и превратившее их в орудие погибели. Нас же еще во всем и обвиняли! Я понимал, что это зло – опасный враг, и в таких местах, как Сомали, может нанести глубокие раны и тем, кто отдает, и тем, кто принимает помощь.

Каждый раз я испытывал шок, когда приезжал в Сомали или покидал эту страну. Это было как путешествие на другую планету, разве что занимало лишь несколько часов.

Приезд в Сомали походил на вступление в мир Ветхого Завета.

В Сомали я, бывало, просыпался в безумном и враждебном месте – в аду, где властвует зло; в мире, где не было еды и нельзя было жить; в мире, где дети не могли ходить в школу и где немногие доживали до юности; в мире, где родители и не мечтали увидеть детей во цвете лет.

И порой в тот же день, только вечером, в Найроби, я ложился в постель в другом, нормальном мире, подходившем на рай, где жена и трое сынишек праздновали мое возвращение за семейным ужином и угощали меня особым десертом. В этом мире, здравом, разумном, мои мальчики ходили в школу и я судил их баскетбольные матчи; у нас были доктора и больницы; были свет, электричество и водопровод, продуктовые магазины, заправки и многое, многое… Я просто не мог примириться с тем, что живу в двух разных мирах, что находятся не только на одной планете, но и на одном и том же континенте, в соседних странах.