Сергей Сокуров - Сказания древа КОРЪ

С горы просматривалось Цетиньское поле, зелёное вблизи и ярко-синее, растворяющееся в дымке у дальнего края. Там громоздились друг на друга прозрачные, чуть более плотные, чем чистое небо над ними, отроги Боботов-Кука. На востоке, правее Цетинье, блестело под солнцем голубой сталью Скадарское озеро. А в морской берег закатной стороны вычурными заливами врезалась Боко-Которская бухта, с увалистыми берегами, наполненная густым ультрамарином.

Все эти прекрасные творения божественных сил, соединяясь в молодых душах с понятием родина, производили впечатление хорошей, доходчивой лекции на патриотическую тему. Для каждого ученика был свой ориентир в развёрнутой перед глазами панораме. Назывался он «малой родиной». Для Дмитрия Каракорича-Руса таковым служил в северной стороне отрог, скрывающий за острым гребнем каньон Пивы. Радивой ощущал свои корни у подножия Ловченской гряды. Там, в селении Негуши, в каменных домах под черепичными крышами изначально жили его соплеменники-негуши. С орлиной высоты племенное гнездо выглядело красным пятнышком, размером с ноготь.

Каждый человек, если он не ошибка Бога, предназначен какому-нибудь служению. Названный Негошич посвящался провидением служению короткому, но яркому и разнообразному – государственному, поэтическому и духовно-религиозному.

Кроме занятий в саду, в стенах обители, в старинной монастырской библиотеке, с перерывами на еду и сон, кроме обязательных физических упражнений, наследник обладал изнуряющей «привилегией». Он обязан был постигать учение государственности непосредственно возле правителя.

Изо дня в день, когда его «потешные» отдыхали, он переписывал документы государственной важности (причём, обязан был вникать в них, давать им оценку перед владыкой). Радивой участвовал в совещаниях высших чиновников в рясах, присутствовал на советах воевод, нередко в сходах старейшин отдельных селений. Племянник писал письма под диктовку старого дяди-митрополита. Иногда засыпал над столом, валился с ног у конторки. Вскакивал, доделывал работу. Никакого снисхождения племяннику!

А ведь ещё надо было записать, чтобы не забыть, стихотворение, что неожиданно, даже во сне, начинало звучать в нём, несказанно волнуя и мучая. Разве виноват Раде, что родился поэтом? Сима, старший друг, понимал подопечного. Секретарь митрополита был поэтом не столь одарённым, как его подопечный, но известным. И у него тоже накапливалась за день гора клочков бумаги с набрасываемыми мимоходом строф.

– Выбери себе помощника, Радивой, вон как исхудал, – решает, наконец, Милутинович.

Юный раб дядиной канцелярии не колеблясь выбирает Каракорича-Руса. Для Дмитрия это упряжка на много лет.

За первые три года учения в «Школе Милутиновича» рослый мальчик Раде вымахивает в саженного юнака, на голову возвышающегося над любой толпой. Ещё он отличен мужественной красотой, вдохновенным выражением миндалевидных жгучих глаз. Чёрный шелковистый пух на верхней губе, на давно потерявших детскую округлость щеках – ещё не борода с усами. И в речи , произносимой тихим баритоном после ломки голоса, не всегда слышится муж , временами – мальчик . Таков наследник в пятнадцать лет. А всего два года спустя Радивой будет поражать окружающих рассуждениями зрелого человека о необходимости решительных реформ в стране, живущей византийскими снами.

И сербы Црной Горы , кто с тревогой, кто с надеждой, станут ждать перемен в Цетинье.

Они произойдут в конце 1830 года. Старый митрополит не осилит свой восемьдесят четвёртый год. Без малого полвека правил страной её духовный пастырь, первым из рода Негошей наречённый Петром при постриге. Умирая, он завещал своему народу всегда держаться России, светоча православного мира. И просил соотечественников хотя бы на полгода, в знак траура о нём, отказаться от кровной мести и междоусобиц. Вскоре он был канонизирован и остался в народной памяти Пётром Святым.

В тот скорбный холодный день стеклись на площадь перед монастырём в Цетинье людские толпы, прибыли представители всенародной скупщины, и названный покойным митрополитом наследник был провозглашён церковным и светским правителем святой для черногорцев земли.

Традиция Черногории требовала, чтобы мирянин, предназначенный в пастыри народа, стал монахом. Поэтому, сразу по смерти Петра I, Радивой Томов замонашил , приняв имя небесного покровителя покойного дяди. Вскоре юного чернеца посвятили в сан иеродиакона, затем архимандрита. За епископским саном ему предстояло выехать в Россию, ибо духовному и светскому правителю Црной Горы надлежало быть в звании митрополита. Можно было двигаться на север не мешкая, но дела не пустили…

Радивой остался на странице предыстории нового правления. История его начала писаться от Петра II Негоша. И вновь кровью. Истомились, видать, черногорцы, следуя второму завету покойного митрополита. На шестом месяце то здесь, то там, точно табуны застоявшихся жеребцов, пошло племя на племя, оружием решая накопившиеся споры.

Но не для развлечения ума проходил Пётр II науку государственного управления в особых условиях Црной горы. С бесстрашием, свойственным юности, семнадцатилетний господарь бросается в гущу схваток – увещевает, бранит, наказывает заводил заточением и смертью, введя в закон смертную казнь. И сам постоянно находится на волоске от гибели. Не было бы счастья, да несчастье помогло : смута вокруг Боботов-Кука вызывает желание Стамбула отхватить под шумок у драчунов лакомый кусок, Цетиньское поле.

При угрозе вторжения черногорцы, как всегда, забывают о распрях. «К оружию!» – согласно звучит в селениях. Но времени мало. Негош с помощью надёжных воевод едва успевает собрать небольшой отряд. Турок в десять раз больше. Они загодя делят плодородное поле и… терпят поражение в открытом сражении. Эта первая победа нового властителя над вековым врагом возносит его на крыльях государственного двуглавого орла выше, чем расправы над домашними смутьянами. Россия, охладевшая к своим православным подопечным после Тильзитского мира, вновь с интересом посмотрела в сторону Црной Горы глазами царя Николая Павловича, недавно сменившего на троне своего брата Александра, равнодушного к бедам маленького родственного народа. Цетинье стало общаться с Петербургом через консула Российской империи в хорватском городе Дубровнике, отошедшим Австрии. Но консул Гагич, серб по национальности, на беду Негоша, оказался двуличным. Добро братьям-черногорцам делал по указу из Зимнего дворца, а зло – по душевному расположению к Вене. Пётр Второй пытался завести с ним разговор об устройстве посольства Его Императорского Величества в столичном селении у стен монастыря, но Гагич ссылался на неизбежное неудовольствие Габсбургов таким дипломатическим ходом вблизи их владений на Адриатике, на бурную реакцию Стамбула, с которым у Северной Пальмиры намечался оборонительный союз. Молодому правителю пришлось оставить надежды на прямую поддержку его начинаний императором Николаем на «потом».