Сергей Сокуров - Сказания древа КОРЪ

– Збигнев Корчевськи, – представился царский преступник из-за спины матери, возвышаясь при этом над ней на добрые десять вершков.

Тут только ротмистр его рассмотрел и поразился сходством поляка со старшими братьями, Андреем и Игнатием. Бывает же такое!

За обедом разговор крутился вокруг дорожных впечатлений варшавских пилигримов и русской банной традиции. Поляки от баньки остались в восторге, ибо последний раз ванну, то есть бочку с водой, принимали в Екатеринбурге. В пути плескались при переправах через реки. Хозяева поинтересовались, куда следуют путники. Те назвали Иркутск, не вдаваясь в подробности, кто они, какова цель путешествия. А Скорых, приучённые жизнью лишнего не говорить, любопытство своё допросами не утоляли. Фёдор Кузьмич отобедал у себя, как всегда, когда в усадьбе были чужие, если они не приходили лично к нему. Пану Збигневу постелили в мастерской, пани Христине предоставили гостиную, отделённую от детской супружеской спальней. Казаки переночевали во владениях Архипа, на сеновале. Утром, чуть свет, гости, изливаясь в благодарностях пане Дарьяне , укатили. Даша потом вспоминала, будто слышала, как Архип предупреждал кучера-поляка и казаков смотреть в оба на глухих перегонах, ибо случается, налетают из степей кыргызы и уводят пленников на рынки Бухары.

Сергей Борисович гостей не провожал. Проснулся он поздно с головной болью от вчерашнего «бордо», долго мылся у колодца. В мастерскую поднялся только к полудню. Смотрит, на полу у дивана, на котором молодой поляк провёл ночь, лежит толстая тетрадь в переплёте красной кожи. Раскрыл на первой странице – красивым почерком, крупно, выведено чернилами DZIENNIK. Звучит как «дневник». И дальше больше половины тетради исписаны польскими, видимо, словами. Буквы мелкие, почерк красивый, строчка ровная. Но вот чернильные записи прерываются. Их сменяет серый грифель, буковки начинают прыгать вверх-вниз, налазить одна на другую. И теперь становится понятен смысл написанного: автор дневника, сменив перо на карандаш, перешёл на русский язык. При этом открытии Скорых захлопнул было тетрадь. Но решил, что деликатность здесь неуместна. Необходимо было определить, насколько важны эти записи для автора, насколько они ему ценны. И тогда выбирать, посылать ли верхового с тетрадью вдогонку за молодым ротозеем или ждать от него письма с адресом и просьбой доверить забытую вещь сибирской почте.

С первых карандашных строк Збигнев, рассуждая сам с собой, открыл причину перехода на русский язык, которым он владел значительно хуже, чем родным, польским. Она оказалась прозаичной: необходимо в совершенстве овладеть речью людей, среди которых придётся провести десять лет. Матка Кшыся в этой науке плохая учительница. Жаль, что отмахивался от отца, когда тот, пытаясь сделать сына двуязычным, развлекал его русскими народными сказками.

Листая дневник, местами вчитываясь в него, ротмистр стал прозревать. Хм, занятно! Пан Корчевский и русские сказки! А кто это Борисов? Похоже, русский подпоручик Игнатий и магнат Игнацы – одно и то же лицо. Вспомнилась встреча с сестрой Антониной, её рассказ о денежной посылке из Польши. Теперь эти проезжие поляки. Нет, не случайно Збигнев похож лицом на Игнатия. И фигурой. Откуда взялась фамилия Корчевский? Несколько раз ротмистр повторил её вслух, пока не уловил «кор». Вспомнил новую фамилию Андрея – Корнин, с тем же «кор». Интересно, а как младший из братьев? Вовлечён ли Пётр, если жив, в эту мистическую игру, начало которой положила маркитантка, а развил он, Сергей, по какому-то дьявольскому вдохновению в винном погребе носатого Эшмо в Сиверском городке? Сергей крикнул вниз, чтобы его не отвлекали и захлопнул дверь мастерской. Не прошло и часа, как буквально скатился вниз в сильном возбуждении:

– Мой племянник! Понимаешь, Дарья, сын Игнатия! Ночевал у нас, с матерью. Я за ними. Ещё смогу нагнать.

Скаковая лошадь нашлась у жандарма пересыльной тюрьмы. Нетерпеливый всадник дал шенкеля, и начался жестокий гон по большаку на восток. Встречные подтверждали: да, там-то и там-то видели необычный для здешних мест экипаж, о двуконь, с казацким сопровождением. В долине речки Ия вылетела из-за поворота почтовая тройка, ямщик сам не свой, запричитал, что в нескольких верстах по тракту кыргызы карету пограбили, барыню и казаков поубивали.

– Гони за подмогой! – крикнул ротмистр и пришпорил уставшую лошадь.

Место трагедии увидел у брода через Ию. Истерзанная карета, съехавшая с дороги, уткнулась в кусты. Кони пропали. Трупы казаков без оружия лежали ничком в окровавленной траве. В карете, за распахнутой дверцей, ротмистр обнаружил бездыханное тело пани Христины. Короткая стрела глубоко вошла под левую грудь. В складках юбки правая рука сжимала дорожный многоствольный пистолет (видимо, грабители его не заметили впопыхах). Под колёсами экипажа слабо стонал кучер. Ни Збигнева, ни его трупа нигде не было видно на открытой местности у реки.

Скорых занялся раненым, посечённым саблей. К счастью для поляка, раны были не глубокие, артерии не задеты. Из лекарства у красного гусара нашёлся только коньяк во фляге. На перевязочный материал пошла нижняя юбка мёртвой женщины. К вечеру прискакали жандармы.

Похоронив убитых, и казаков, и католичку, на православном погосте в Томске, Сергей Скорых просил жену приложить все силы, чтобы кучер выжил. Надежды мужа Даша оправдала. Вскоре пан Юзек (у них там все паны, что ли?) поведал своим спасителям и жандармскому офицеру на допросе, что выскочившая на них невесть откуда орда в меховых шапках, с колчанами и луками за спиной в один миг справилась с охраной. Он, пан Юзек, пока был в сознании, слышал из-под колёс экипажа, как пани отстреливалась из двух пистолетов. Видел паныча , которого волокли на аркане в сторону.

Если Збигнев Корчевский остался в живых, рано или поздно из какой-нибудь стоянки племенного хана одного из жузов запросят за «русского» выкуп. На этой оптимистической ноте закончил письмо Сергей, сын Борисов, Игнатию, сыну Борисову. Описал приезд нежданных гостей, разбойное нападении степняков на карету, гибель пани Христины. Сообщил, как сразу заметил сходство между молодым Корчевским и старшими братьями и как невольно открылся ему в Збигневе племянник в забытом дневнике.

Письмо к брату и дневник племянника томский художник вручил пану Юзеку. Выхлопотав для него документы в городской управе, снабдил деньгами и отправил почтовыми в Польшу.

Ответ из маетка Корчевских не заставил себя ждать. Некто пан Адам, управляющий имением, сообщал, что пан Игнацы Корчевский скончался от удара по получении письма из Томска, что денег на выкуп пана Збигнева найти будет трудно, «честно сказать, невозможно». Доходы от оставшихся земель и прочей недвижимости сведены к нулю. Dziennik, присланный ясновельможным паном Скорых, будет ждать в надёжном месте возвращения из плена пана Збигнева, дай, пан Бог, ему удачи.