Сергей Сокуров - Сказания древа КОРЪ

Что было делать? Бросить всё и ехать в Польшу, самому клянчить деньги у родственников Корчевских на выкуп племянника Сергей Борисович не мог. Он связан по рукам и ногам присягой и честью русского офицера. Да и к кому ехать? Брат мёртв. Оставалось ждать вестей из степи.

В сороковые годы, когда правил Россией и задавал тон европейской политике Николай I, донашивавший вялые лавры благословенного брата, не было в стране человека более счастливого, чем Андрей Корнин. Он не ставил себе в заслугу достигнутое, хотя не сидел у разбитого корыта в ожидании чуда, деятельно шёл навстречу удаче. Но вызывало удивление, замешанное на страхе вдруг всё потерять, насколько часто эта самая удача оказывалась в его руках, будто выпадала из воздуха. Было в таком везении нечто мистическое. Оно нет-нет да и вносило тревогу в безмятежное бытие богатого теперь помещика. Православную душу смущали воспоминания о вещунье в соблазнительном обличье дьяволицы, о языческом действе с серебряным блюдцем. С них и началась греховная связь нищего армейского офицера с Судьбой. Было побуждение сделать вклад в церковь этим куском драгоценного металла, но похвальное намерение обратилось в противоположное. Тайком от домашних, Андрей Борисович заказал в Уфе подобие раки из красного дерева. В ней спрятал под замок языческую реликвию, помеченную буквой «А».

Теперь приуральский помещик имел почти всё, о чем он мог мечтать в бытность свою полевым артиллеристом. Только вряд ли мечты поручика, живущего на скудное жалование, возносились выше штабс-капитанских погон и соответствующего им оклада. А когда то и другое буквально свалилось сверху, с поднебесного холма, облюбованного императором на виду Парижа, «Высочайше Отмеченный», можно полагать, увидел в грёзах свою особу полным капитаном. И Провидение, в понятии русского служивого, руководствуется Табелью о рангах.

Когда владельцу вотчины на правом берегу Аши-реки перевалило за пятьдесят, крупная фигура его, склонная к полноте, приобрела статность. Способствовала тому физическая работа в поле и на хозяйственном дворе. Корнин не упускал случая принять в ней участие. Седло на рысаке он предпочитал сиденьям экипажей. Ездить приходилось много. Ибо владения были обширны, а дороги дикого края долги, спешишь ли в уездный центр или к соседям по делам. Рождённый однодворцем, Андрей Борисович знал крестьянский труд с малолетства. Не отвратился от пахоты и косьбы на иных полях, засеваемых трупами, свинцом и чугуном. Испытанная им радость при виде сева яровых на подъезде к Ивановке после долгого отсутствия перетекла в праздничное ощущение благодати, когда на следующий день он присоединился к своим людям на родительском наделе. И сейчас нередко, завидев мужика, бредущего за сохой, соскакивал с лошади и, с обязательным «Бог помогай», занимал его место на жирной борозде башкирского чернозёма. И на току можно было его найти, и на мельнице, что на ручье, запруженном навозной плотиной. Мучная пыль, летящая от жерновов, приводила его в возбуждение, словно когда-то пороховая. Любил смотреть, как девки и бабы полют яровые хлеба – выдёргивают сорную траву, будто кланяясь овсам и пшенице. Но сильнее всего соблазнял его сенокос.

В щедрой луговой пойме уральской реки, где пахучее, в цветах, разнотравье стоит стеной, по грудь, эта самая радостная из всех крестьянских работ. Со стороны косьба выглядит лёгкой. На самом деле – работа тяжкая, до изнурения. Тем не менее сенокос стал украшением трудовой жизни патриархального сообщества господ и крепостных. Что говорить, барство дикое имело место на Святой Руси, но преобладала в деревне гармония отношений между барами и зависимыми от них землепашцами, так удивлявшая каких-нибудь «немцев» крутым замесом светлой и чёрной красок. Не мёд, но и не дёготь. И то и другое в пропорциях, естественных для русского сознания.

Накануне Петрова дня, в сухую пору, на утренней заре, борисовские крестьяне выстраивались цепью перед стеной трав. Среди них занимал место косаря «наш барин», встречаемый дружным «благодарствуйте, батюшка» в ответ на его ласковое приветствие. Взлетали косы – словно молния проскакивала вдоль человеческой цепи, порождая первый звенящий шорох. Этот блеск отражённого солнца, эти звуки от соприкосновения отточенного металла с упругой от сока травой нельзя представить умозрительно. Надо воочию увидеть и услышать собственными ушами. Ж-жик, ж-жик, ж-жик! – ложится полосами трава и луговые цветы, издавая душистый запах, отличный от запаха стоящих на корню трав, более сильный и более пёстрый от ароматических оттенков.

Углубляясь в зелёную гущу нетронутой травы, косцы, одетые в чистые холщовые рубахи, оставляли за тёмными от пота спинами богатый очумелыми насекомыми стол для лесных птиц, слетавшихся на дармовое угощение. Никто не командовал движениями косцов. Это был «оркестр», слаженный долгой, длиной в жизнь, работой. Пройдя ряд, все враз останавливались точить косы. На Нижегородчине точилом служил кварцевый песок, налепливаемый слоями на глиняный стержень. Здесь, в предгорье, достаточно было прекрасного кварцевого песчаника. Поэтому мужики чаще обычного точили всё, что точке подлежало, что под руку попадалось. Притом, появлялся повод точить лясы , ведь одновременно размахивать косами и ворочать языком не получалось, дыхания не хватало.

В жгучий полдень косцы находили тень под телегами и в густой мешанине кустов и водолюбивых деревьев, перевитой хмелем. Перекусывали подсоленным ржаным хлебом, запивая прохладной, из ледников, простоквашей, принесённой жёнами и дочками. Ещё вкуснее казалась ключевая вода для тех, кто в силах был сбегать вверх к родникам. Ужинали после заката при свете костров, поедая из общего котла кашу из полбы деревянными ложками.

В семье Бориса, Иванова сына, охотой не увлекались. Негде было гоняться за зайцами, а птица пролетала над Ивановкой так быстро, что, догони её заряд дроби, она упала бы на территории соседа. К тому же ружейные заряды обходились в копеечку. А на четверых недорослей была в наличии одна пара зимних сапог. Став владельцем доходной вотчины, сын Борисов в руки ружья не брал, не привычно было. И душа, видно, не желала лишать жизни русака или болотную курочку. Немало дичи покрупнее, двуногой, настрелял огненного боя мастер на пространстве между Москвой и Парижем. Не привлекли его внимание и ягоды. Таскать в дом бураками и вёдрами землянику, малину, ежевику, даже полюбившуюся ему полевую клубнику отставной штабс-капитан предоставил дворовым женщинам, да дочкам и охочей до этого дела супруге. Сыновья к собирательству были равнодушны. А вот грибная охота и в гораздо большей степени ловля рыбы вызывали счастливую улыбку на широком, крепком лице природного хозяина и хранителя земли.