Сергей Сокуров - Сказания древа КОРЪ

– Так Пушкин похоронен здесь, не в столице?! – воскликнул владыка.

– Да, вблизи родового имения его матушки, в Святых Горах.

– Тогда, ваше превосходительство, я прошу выделить мне провожатого. Я дал обет.

Пещуров с уважением посмотрел на черногорца.

– Понимаю вас, владыка, ведь и вы знаменитый поэт. Готов служить вам в этом предприятии. Вы, слышу, прекрасно говорите по-русски. А ваши люди? К сожалению, у нас нет толмачей, знающих сербский.

– Не беспокойтесь, господин губернатор, – вступил в разговор Каракорич-Рус, – я наполовину русский, буду переводчиком для всех.

На следующий день свиту владыки составили двое молодцев в меховых жупанах и советник Каракорич-Рус, одетый по-европейски, в зимнюю бекешу и лисью шапку с наушниками. Пещуров приставил двух жандармов для охраны гостей и разбитного чиновника. Разместились в трёх возках. Впереди поскакал верховой предупредить отца игумена, что в Святогорский монастырь следует высокий гость.

Обитель венчала самое высокое место Псковщины. Монахи, увидев издали короткий санный поезд, ударили в большой соборный колокол. Низкий звон его подхватили колокола всех монастырских церквей. Чернецы заняли свои места во дворе.

Игумен, встретив с образом в руках гостя у Святых ворот, догадался по его одеждам, что перед ним важное лицо духовного звания. Приезжий приложился к иконе, на глубокий поклон братии ответил поклоном и произнёс звучным голосом по-русски:

– Мир вам! Я приехал поклониться светлому имени Пушкина и его праху. Покажите, где его отпевали.

Гостей провели в придел через ризницу, в которой Пётр Негош, сняв верхнее платье, облачился в ризу архиеписокопа. Служба началась в том месте, где совсем недавно стоял гроб с телом Пушкина. Владыка служил усердно, ему помогали священнослужители. Заупокойная песнь вышла за стены придела, растеклась по Синичьему холму. Потом игумен провёл гостей к свежей могиле на скате холма, у белой апсиды Успенского собора. Песчаный холмик покрывали еловые лапы. На сосновом кресте читалось одно слово, выведенное чёрной краской – « Пушкинъ».

Архиепископ опустился на колени и склонил голову, что-то шепча. Слов было не разобрать, но по ритму Дмитрий понял: это стихи, те, что он записывал в венском отеле.

Закончился второй месяц «Псковского сидения» черногорцев. Из Зимнего дворца на Неве не доносилось ни сигнала. В окружении Петра Негоша начался ропот: «Сколько можно терпеть царское пренебрежение! Домой, в Цетинье!» Правитель готов был уступить свите. Каракорич-Рус сдерживал, ведь архиепископу в аудиенции отказано не было. Их допустили к самым воротам Петербурга. Там, видимо, мнение иностранного ведомства не в пользу Черногории, однако похоже, император не принял окончательного решения. Надо ещё подождать.

Владыка выслушивал доводы советника, соглашался: «Ты прав, интересы Черногории должны стоять выше моего самолюбия!»

Грозовой май приблизился к своему экватору. Черногорцы коротали дни в Печерском монастыре, который архиепископ избрал своей временной резиденцией. Однажды владыка, обратив внимание «личного друга» на дождевой поток, бурлящий вокруг валуна, лукаво попросил напомнить ему одну русскую поговорку. «Под лежачий камень вода не течёт», – вспомнил сын нижегородца. Оба рассмеялись. И принялись обсуждать, как обратить внимание императора на его забытых гостей.

Ни правитель Черногории, никто из его свиты не мог самовольно появиться в столице империи без особого предписания Николая I. Таков был незыблемый регламент. Пещуров сам искал лазейку в законе, чтобы помочь братьям-славянам. Он с ними сдружился, рискуя вызвать неудовольствие государя. Наконец губернатор нащупал выход из сложного положения. Появившись в монастыре, вначале просил «наполовину русского» рассказать всё об отце, «как на исповеди». Молодой человек поведал его высокопревосходительству всё, что ему было известно об одиссее отца. Не утаил и результаты расследования графа Нессельроде.

– Вице-канцлер?! – не сдержал своих чувств Пещуров. – Это ещё та гадина! Но если допустить, что сведения этого шпиона верны, в России сын за отца не отвечает. Вы, Дмитрий Петрович, рождёны от российского подданного. Значит, таковым фактически являетесь. Не так ли? Прекрасно! Насколько я понимаю, Пётра Борисовича передали пруссакам для проведения следствия и суда и благополучно забыли о нём. У меня нет оснований, достойнейший Дмитрий Петрович, отказывать вам в паспорте, ежели вы меня об этом попросите для посещения, к примеру, столичных лекарей. Не уверяйте меня в своём богатырском здоровье! Вы ошибаетесь, ваш южный организм не в силах противостоять суровому климату севера. Вы меня понимаете? Итак, собирайтесь в столицу, к лучшим лекарям! Там осмотритесь, прикинете, как попасть на очи государя. Вы ведь несколько лет тому назад были представлены его величеству? Память у государя преотличнейшая, смею вас уверить.

И вот (замечают часовые у парадного входа в Зимний дворец) молодой человек появляется, что ни утро, на Дворцовой площади, и дефилирует вдоль царского жилища от бронзового Петра на вздыбленном коне перед Сенатом до Миллионной и обратно, пока брегет не позвонит на обед. Он среднего роста, худощав, с полубаками на смуглом лице; одет в цивильный сюртук, в цилиндре. Много зевак крутится здесь, подгадывая царский выезд, но этот, с тростью, больно уж подозрительно крутит головой. Не замышляет ли что? Часовой докладывает унтеру, тот – дежурному обер-офицеру и по длинной, медленной российской цепочке подозрение доходит до флигель-адъютанта шефа жандармов. Настолько медленной, что есть время рассказать, что задумали черногорцы.

План Негоша-Каракорича прост: как бы нечаянно столкнуться с тем симпатичным камергером, который в тридцать третьем году опекал царских гостей из Черногории. Любезный старичок, надеялся Дмитрий, не откажет в просьбе обратить внимание его царского величества на просителя из дружественной страны, некогда представившегося ему на прогулке в Летнем саду. Честно говоря, такой ход, по размышлению просто смешной, правитель и его секретарь не сами придумали. Пётр II подсмотрел его в повести своего кумира «Капитанская дочка». У Пещурова нашёлся список с рукописи.

Старичок всё не попадался на глаза охотника. Не умер ли?! Дважды, под эскортом лейб-казаков, проносилась, грохоча на булыжной мостовой, внушительная карета с золотыми двуглавыми орлами на дверцах. Прохожие мужского пола обнажали головы или вытягивались, беря под козырёк; женщины приседали в поклоне. Только дети подпрыгивали и вопили, не считаясь с этикетом: «Ца-арь!».