Александр Авдеенко - Над Тиссой (сборник)

Не раз проходил и проезжал Иван Белограй по цветущим долинам этой полосы, спрятанной в самой гуще Карпатских хребтов. Тянется она более чем на триста километров, с юго-востока на северо-запад, от румынской до польской границы и еще дальше.

Машина выскочила на мост, переброшенный через пропасть, разделявшую подножье двух гор.

– Помнишь, товарищ Белограй, это местечко? – спросил бывший гвардии старшина и сам себе ответил: – Как же не помнить! Вон там, на самой Верховине, в пастушьей колыбе мы дневали. Вечером спустились в это ущелье. Ночью пробрались по дну Латорицы к мосту и… и на все Карпаты прогремел наш гвардейский гром. Стоп, механик! – Машина плавно остановилась. – Чуешь?

Белограй замер, с улыбкой на губах слушая тишину. Где-то далеко в горах стонал одинокий голос пастушьей дудки. А может быть, это и не дудка, а струя ветра, расщепленная буковой веткой или голым ребром скалы.

– Чуешь? – повторил Белограй. – Еще и теперь аукается в Карпатах тот весенний гром. Поехали, механик!

Спуск кончился. Долины остались позади. Горы вырастали. Снова дорога запетляла на крутых подъемах. Начиналась вторая, стержневая цепь хребтов, могучая ось Украинских Карпат – Полонины. Высоко взметнулись Полонины и далеко – на сто восемьдесят километров в длину, от реки Уж до Тиссы, и на десятки километров в ширину. Чуть ли не половину всей Закарпатской горной области они заполнили собой. На юго-востоке Полонины замыкаются знаменитой Говерло, а на северо-западе – Дикими отвесными песчаниками Лаутинска Голица. Между ними тянутся крупные массивные хребты с плоскими, куполовидными, безлесными вершинами, на лугах которых можно разместить неисчислимые стада. Прорезают облака своими острыми пирамидами и пиками только горные гнезда Свидовец, Котел-Вельки, Ближнице, Петрос – сооружения ледниковой эпохи. По склонам этих гор лежат голубые, прозрачные до дна озера, названные верховинцами «мирске око». На вершинах Свидовца тысячи лет трудился великий мастер чудесных дел – природа. Ледяными резцами, кропотливой работой воды и лучами солнца созданы там глубокие, с отвесно падающими стенами чаши – горно-ледниковые цирки. Каменные днища их покрыты слоем земли, густой сочной травой, кустарниками можжевельника и цветами. Это лучшие в Закарпатье пастбища – летние храмы горных пастухов.

…Медленно падали снежные пушинки. Сквозь их тихий рой виднелось хрупкое, как первый лед на горных озерах, небо. Прозрачный круглый месяц безостановочно, не находя опоры своим обкатанным бокам, мчался по скользкой выпуклости и вот-вот, казалось, готов сорваться, рухнуть на зубцы гор.

Какой бы тогда печальный звон хлынул по долинам и ущельям, как бы сразу темно и пустынно стало в Карпатах!

Вокруг – высокогорные чистейшие снега. Край белизны, не запятнанной даже маковым зернышком. Все в снегу: земля, деревья, горы, камни, склоны, дорога. Каждая былинка прошлогодней травы. Каждая еловая иголочка. Все обсыпано снегом, все из него сплавлено, все в его чудесном блеске. Снег нерушимо лежит на ветках, слой за слоем – ноябрьский, декабрьский, январский, мартовский, от первого осеннего до последнего весеннего. Пушисто невесомый снег, кубический, пластообразный, глыбистый, плиточный снег, искрящийся гранитной крошкой, снег – лебединые крылья, снег – туча, снег, окаменевший в самых причудливых формах – в виде шалаша, хижины, пирамиды, теремка, колокольни.

Если бы прогремел сейчас охотничий выстрел, какой бы переполох поднялся в этом заколдованном уголке Карпат, как бы стали рассыпаться дивные сооружения!

– Стоп! – Дзюба повернул к Белограю свою массивную голую голову, прикрытую меховой шапкой. – Перекур на свежем воздухе, гвардии старшина!

Машина остановилась на краю глубокой пропасти, на дне которой белели сугробы снега. Дорога, хорошо прихваченная высокогорным морозом, певуче хрустела под сапогами Белограя.

– Эй, Иване, давай трошки пободаемся!

Дзюба выставил правое плечо и воинственной припрыжкой, неожиданной для его комплекции, двинулся на Белограя. Тот уверенно принял вызов. Они сошлись, ударились друг о друга так, что еле устояли на ногах.

– Ого! – засмеялся Иван. – Вот тебе и «папаша»! Да у тебя, друже, еще богатырские силы. Держись!..

Еще раз столкнулись и опять разлетелись в разные стороны. И пошло и пошло… Они раскраснелись, тяжело дышали. Пар клубился над ними, а снег был вытоптан и разметан до щебенки.

– Добре, добре! – крякал Дзюба.

Шофер, заложив руки в карманы своего кожаного пальто, курил, молча улыбался и терпеливо ждал сигнала Дзюбы, чтобы ударить Белограя тяжелой гирей по голове…

Ранним утром, на восходе солнца, заиндевевший «мерседес» спустился на Закарпатскую равнину. Пока машина мчалась по гладкому шоссе, вдоль Латорицы, от Свалявы до Мукачево, она успела побывать в нескольких зонах весны: весны воздуха, света, весны воды, весны цветов. По ту, северную, сторону города Свалявы фруктовые сады еще были голые, на горных склонах кое-где лежал ноздреватый, тяжелый снег и не пробивался ни один пучок травы. Но весна чувствовалась уже в необыкновенно мягком и теплом воздухе. Весна шумела в бурных горных ручьях. Весна поднималась на прозрачных своих крыльях над горными талыми водами, над пашнями. Весна смотрела ясными очами с высокого чистого неба. Весна перебегала от одной зеркальной лужи к другой и перед каждой прихорашивалась.

За Свалявой, по южную ее сторону, на берегах Латорицы зазеленели ивы. Вся пойма реки была залита изумрудной травой.

В Пасеке белым дымом вспыхнул терновник. Отрезок дороги от Чинадиево до Колчино машина прошумела между двумя цветущими шпалерами яблонь.

Под Мукачевом, по обе стороны дороги, лежали черные, вспаханные, забороненные и засеянные квадраты полей. По склонам холмов карабкались белоногие, с свежепобеленными стволами сады: каждое дерево окутано розовым, белым или красноватым облачком. В виноградниках хлопотали люди. Над огородами стлался дым – там сжигали прошлогоднюю ботву. Босоногие, в одних рубашонках, мальчишки, уже чуть тронутые загаром, бродили с удочками по берегу Латорицы. Козы щипали молодую травку на южном валу канала. Голуби ворковали под черепичными крышами домов. Теплый ветер, атлантический гость, дул с равнины, с Большой Венгерской равнины.

Не видел уже Иван Белограй этого скромного и в то же время торжественного шествия ранней весны по закарпатской земле.

В тот же день он был убит у подножья Ночь-горы.

Во второй половине апреля, в субботу, незадолго до захода солнца, из Будапешта вышла открытая с длинным мотором и огромным багажником двухместная машина. За рулем золотистого, обитого изнутри кожей «линкольна» сидел водитель в синем с белыми оленями на груди свитере. Это был Файн – заядлый рыболов, охотник, альпинист, пловец (он купался в Дунае чуть ли не круглый год). Выезд Джона Файна был привычным для знавших его будапештцев. Американец уже в течение двух лет каждую субботу выезжал на далекие прогулки: то на озеро Балатон, то на юг, к Сегеду, где Тисса уходила в Югославию, то к отрогам Альп, на границу Румынии, то в знаменитый своими винами Токай, расположенный на краю Большой Венгерской равнины, неподалеку от Советского Закарпатья.