Томас Майн Рид - Белая перчатка

– Хоть ты и трус, королевский любимчик, – промолвил он с горькой усмешкой, презрительно обращаясь к трясущемуся гонцу, – а кто знает: может, ты труслив, да хитер, и еще наделаешь бед. Лучше уж я позабочусь, чтобы ты не двигался с места. Идем-ка со мной в этот домишко. Да не противься, тебе там будет теплей! Эк тебя всего трясет! Идем!

И, не дожидаясь его согласия или отказа, разбойник схватил гонца за руку и втащил его чуть живого через порог в хижину.

Очутившись с ним в стенах развалившейся лачуги, он взял толстую веревку и начал старательно связывать свою несчастную жертву, не оказывающую ему ни малейшего сопротивления. В лачуге было достаточно светло, так как через обвалившуюся крышу светил месяц, озаряя голые стены и устланный соломой земляной пол.

Грегори был не новичок по части вязания узлов и быстро справился со своим делом; через несколько минут королевский гонец стоял крепко связанный по рукам и ногам, словно какой-нибудь опасный преступник.

– Вот так-то будет лучше! – с видимым удовлетворением сказал разбойник, затягивая последний узел. – Теперь ты у меня не выпутаешься, пока кто-нибудь тебя не развяжет; но уж кто это будет – не знаю, только не я. Я не хочу поступать с тобой жестоко, хоть ты и королевский прислужник; мне кажется, тебе будет удобнее лежать. Дай-ка я помогу тебе!

С этими словами он выпустил веревку из рук, и злосчастный гонец тяжело грохнулся наземь.

– Лежи здесь, господин посыльный, пока кто-нибудь не подымет тебя. Я позабочусь о том, чтобы доставить твою грамоту. Спокойной ночи!

И Грегори Гарт, посмеиваясь, шагнул через порог, оставив ошеломленного путника наедине с его невеселыми и отнюдь не спокойными думами.

Выйдя из хижины, разбойник взял коня под уздцы и вывел его на середину дороги; он привязал узел с одеждой к седлу и уж совсем было вложил ногу в стремя, как вдруг, словно спохватившись, остановился в раздумье. Так он стоял с минуту, не двигаясь с места.

– Ах, черт возьми, старые товарищи! – внезапно воскликнул он, поворачиваясь к своим сообщникам. – Как же можем мы с вами так вот расстаться! Если Грегори Гарт стал теперь настоящим барином, он не должен гнушаться своими скромными помощниками. Нет-нет! Все вы поедете со мной, все до единого. Хоть вы все вместе не стоите одной этой блестящей штучки, что тикает у меня в кармане, все же вы годитесь на что-нибудь получше, чем пугать ворон здесь на Джеррет Хис. Едем со мной, ребята! Я думаю, этот рослый коняга из королевской конюшни свезет нас всех, уж как-нибудь мы да усядемся. Кто – на круп, а кто – на загривок. А ну, собирайся живей!

И он тут же бросился в кусты и начал стаскивать одеяния со своих пугал, постепенно переходя от одного к другому. Обобрав их всех до единого, он вернулся с этой грудой старья к лошади и стал пристраивать его сзади и спереди к седлу; затем обвязал все веревками и наконец, усевшись сам, довольный пустился в путь.

Едва он доехал до перекрестка, часы в Челфонте на колокольне церкви Святого Петра пробили двенадцать.

– Ровно двенадцать! – радостно воскликнул Гарт. – Только-только поспел! А все-таки я сдержал свое слово – не обманул мастера Генри! Да ведь я не мог бы посмотреть ему в лицо, коли бы нарушил слово! Вон он, звонит старый колокол! Как приятен этот звон в ночной тиши! Вспоминается время, когда был еще невинным младенцем. Звони, звони, челфонтский колокол! Звони на весь свет, чтобы все знали, что Грегори Гарт распростился с большой дорогой!

Там, где Чилтернские холмы сбрасывают с себя свой древесный покров, которым и поныне одета большая часть их поверхности, они удивительно напоминают великую североамериканскую степь, те ее обширные области, что на языке охотников называются «волнистыми долами». А еще их можно уподобить океану, затихшему внезапно после сильного шторма, когда волны уже не взмывают пенистых гребней и не набегают одна на другую высокими параллельными грядами. Если вы способны вообразить себе эту водяную стихию, внезапно превращенную в твердую землю, вы получите точное представление о рельефе Чилтернского края. С незапамятных времен эти холмы пользовались особой славой. Англия давно уже стала возделанной страной, но еще много лет спустя после расцвета английского земледелия их девственная почва не знала прикосновения плуга; и даже и по сие время обширные пространства этого края остаются нетронутой целиной, поросшей вереском, дроком или покрытой густой чащей буковых лесов.

В истории Англии за этими холмами сохранилась недобрая слава. Их непроходимые чащи, где водится благородный олень и прочая дичь, достойная внимания охотника, служат надежным убежищем разбойникам и беглым преступникам; и в прежнее время здесь необходим был постоянный надзор, который поручался смотрителю, располагавшему вооруженной охраной, дабы обеспечить путникам безопасный проезд в этих краях. Вот тогда-то и возникла эта пресловутая должность – ныне, к счастью, представляющая собой только синекуру [11] Синекура (от латинского sine cura – без заботы) – хорошо оплачиваемая должность, не требующая от занимающего ее никакого труда. , но, к несчастью, в нашей обремененной налогами стране это не единственная синекура, пережившая свое полезное назначение.

В самой восточной части Чилтернского края расположено родовое поместье Бэлстрод. Это одно из самых старинных владений в Англии, существовавшее еще до нашествия норманнов… быть может, со времен отвода римских войск. Некогда здесь происходили бои, о чем свидетельствуют уцелевшие и поныне остатки древнегерманских укреплений и странная легенда, связанная с ними и дошедшая до нас от тех времен.

На всем обширном пространстве, свыше тысячи акров, где раскинулось поместье Бэлстрод Парк, вряд ли найдется хотя бы один клочок земли, который можно было бы назвать плоским; единственное исключение составляет площадь, обнесенная рвом, где виднеются укрепления, о которых упоминалось выше. Всюду кругом отлогие холмы, волнистые склоны, отделенные друг от друга глубокими долинами и оврагами, впадины которых так точно повторяют округлые выпуклости пригорков, что кажется, будто эти пригорки выкорчеваны из долин и поставлены на прежнее место вверх подножиями. Парк представляет собой ту же картину, что и Чилтернские холмы, – зыбь океана, внезапно обратившуюся в твердь, когда волны и борозды между ними утратили свою параллельность. Долины и овраги разбегаются во все стороны, сталкиваясь и пересекая друг друга; то они взбираются вверх, то обрываются круто глубокими таинственными лощинами, густо поросшими кустами боярышника, орешником и остролистом, откуда всю ночь напролет доносится соловьиное щелканье. Гряды холмов так же беспорядочно набегают одна на другую или кое-где поднимаются одинокими пригорками, такими ровными и гладкими, что они производят впечатление искусственных. Заросли кустарника, купы громадных деревьев – вязы, дубы, буки и каштаны одевают склоны, опоясывают вершины, а открытые пространства между ними манят такой яркой, свежей зеленью, какую только и можно увидеть на пастбищах или в английских парках. Так выглядел Бэлстрод Парк в XVII веке; таким, невзирая на кое-какие незначительные перемены, сохранился он и по сей день.