Владимир Гурвич - Черное и белое

Симон посмотрел в угрюмое лицо Иоанна, и желание процитировать эти слова у него тут же отпало. Он не поймет и никогда не согласится с ними. Он воспринимает себя носителем истины. И нет сильней этого заблуждения. А то, что ему внимают столько людей, выполняют все его повеления, лишь усиливает в нем убежденность в своей правоте. И как с этим справиться, непонятно.

Симон остановил поток своих мыслей. Ему стало тревожно. Но не от действий и слов приятеля детства. Почему к нему вдруг пришла убежденность, что он должен воспрепятствовать этому безумию? Разве для этого он вернулся домой? Вовсе нет, это безнадежное занятие. Таких всегда было много на этой земле. Странная земля, где люди сполна проникаются божественным неистовством, где они спорят не то, что правильно и полезно, а то, что грешно или не грешно, что ведет к искуплению, а что от него отворачивает. Беда таких людей в том, что у них на глазах всегда покрывало. А тех, кто пытаются его с них снять, ненавидят лютой ненавистью. Вот и Иоанн сполна проникся ненавистью, об этом красноречиво говорит его пылающий взор.

– Если ты не с нами, тогда лучше тебя уйти отсюда Симон, – не скрывая враждебности, произнес Иоанн.

Пожалуй, только с этим он и может согласиться, подумал Симон.

– Да, я пойду, меня ждут дома. Я даже не знаю, живы ли родители.

– Они живы, – неохотно промолвил Иоанн.

– Это прекрасная весть, – улыбнулся Симон. – Спасибо тебе за нее.

Но Иоанн уже не слушал его, повернувшись к нему спиной, он шел вдоль русла и благословлял тех, кто собирался креститься водой. С тяжелым сердцем Симон пошел прочь.

Арон Шапиро закончил писать и выключил компьютер. Несколько мгновений он смотрел на потухший экран монитора, напоминавший ночное беззвездное небо. В этом заключается что-то знаменательное, подумал он. Его жизнь стала такой же темной и беспросветной.

С тех пор, как пропала старинная рукопись, вернее, с тех пор, как обнаружилась ее пропажа, жизнь для него потеряла все краски. То, что составляло смыслом ее столько лет, вмиг утратило свое значение. С того самого момента, когда семнадцатилетним юношей он обнаружил в пещере, в которую провалился и едва не погиб, сосуд, а в нем папирус, все переменилось для него. Конечно, когда он с замиранием сердце доставал из сосуда свиток, этого не знал. Но предчувствие огромной важности происходящего настигло его уже тогда.

Свиток оказался в хорошем состоянии, учитывая, какое количество бездонного времени он тут пролежал. А в том, что он очень старый, Арон не сомневался. Хотя тогда он еще ничего не знал о науке, изучающей древние рукописи. Да и письмена на ней были на незнакомом языке. Но охватившее его волнение было таким острым, что некоторое время он почти ничего не видел и не слышал. Такое с ним случалось впервые. И как юноша из ортодоксальной семьи, он не мог не подумать, что таким образом с ним говорит сам Господь. Иначе как объяснить, что же с ним тогда произошло.

Как ни странно, но прошло столько лет, все переменилось в его воззрениях настолько кардинально, что он даже сам этому удивлялся, а то убеждение сохранилось по-прежнему. И даже окрепло. Разумеется, он на все смотрел теперь иначе. Но разве это что-то меняет по большому счету. В этом мире все сохраняет свою неизменность. Меняются лишь только наши представления о ней. Но этот тончайший нюанс мы редко ощущаем.

В последнее время Шапиро томило предчувствие. Он ощущал поступь некой невидимой череды событий, которые непосредственно имеют отношение к нему, но о которых ему пока ничего неизвестно. Это утомляло и раздражало, лишало уверенности и спокойствия.

Шапиро был убежден, что пропажа, а точнее кража древней рукописи – в чем он нисколько не сомневался – не может пройти для него бесследно. Столько лет он хранил в глубочайшей тайне ее существование, пока однажды не понял, что если и дальше будет это делать, то совершит непоправимую ошибку. И тогда он нашел этих людей, кому доверил свой секрет.

То был долгий и кропотливый труд, который занял почти два года. Ему нужны были не просто люди, а особенные люди, которые бы отвечали его представлениям о том, каким должен быть настоящий человек. А таких в мире оказалось ничтожно мало. Как печально, что с той эпохи, из которой пришла к нему однажды эта рукопись, практически ничего не изменилось.

Шапиро продолжал смотреть на погасший экран. Получается по всему, что один из этих людей оказался вором. Значит, он ошибся, по крайней мере, в одном из них. Обидно. Хотя стоит ли этому удивляться, ведь каждый человек загадка для самого себя, а уж для другого – тем паче. К тому же вполне возможно, что у кого-то их них серьезно изменились обстоятельства или убеждения. Мало ли чего может в жизни произойти.

Совершил ли он в свое время ошибку, что поступил именно таким вот образом? Этот вопрос он задавал себе неоднократно, но ответа не находил. А какие были альтернативные варианты? Опубликовать свиток? Но что потом? Вселенский скандал. Но это ли было его целью? Нет и еще раз нет. Широкая огласка ничего бы не изменила в мире, то бессмысленная затея. Ни тогда, ни теперь это был не тот путь. Впрочем, и выбранный им вариант был далеко не оптимальным. Скорей всего такого просто не существует. Этот мир еще не созрел для него. И ему ничего не оставалось делать, как лавировать в этой ужасной действительности.

Шапиро на экран своего воображения выводил всех товарищей по обществу. Нет, это бессмысленно, он никого не подозревает. Вернее, подозревает всех. Кроме одного. Потому что его не было на последнем заседании, после которого и пропала рукопись. И если что-то с ним, С Шапиро, случится, то одна надежда на него.

Шапиро стал думать о нем. К обществу этот человек присоединился последним. Это случилось после того, как он прочитал его книгу; он послал ему приглашение. Они встретились. А он и не думал, что тот такой молодой. По крайней мере, по сравнению с ним. Все же пятнадцать лет разницы в современном мире, где время так спрессовано, совсем не мало. Он ощущал в нем представителя иного поколения, хотя и родственного ему. То, на что он затратил десятилетия размышлений, к нему пришло за считанные годы. То, что у него вызывало мучения, внутренний протест и сопротивление, которые приходилось с помощью героических усилий преодолевать, он просто перешагивал, как лежащий на земле саквояж. И это вызывало и зависть, и восхищение. И вот теперь одна надежда на него. Больше за содействием обратиться не к кому.

Шапиров услышал, как открылась входная дверь и по квартире застучали каблучки. В комнату вошла молодая девушка со жгучими черными волосами и смуглой кожей.

– Я тебя ждал, – сказал отец.