Владимир Гурвич - Черное и белое

И в самом деле, чего ему делать на этом свете? Продолжать скитаться по миру. Дома у него давно нет, его никто не ждет. Да и никого заводить он не хочет, он не сможет заботиться о ближнем. Одна эта мысль возбуждает в нем отвращение. Он абсолютно отвык от такого образа жизни. Жена, дети, свой домашний очаг – не для него.

Он лежал на кровати и не чувствовал никого беспокойства. Он столько раз видел смерть, он стольких сам убил, что еще одно убийство, пусть даже самого себя, почти не вызывало эмоций. Он жил, пока видел хоть какой-то смысл в жизни, пусть самый ничтожный. Но и он однажды должен был исчерпать себя.

Но ему не хотелось уходить прямо сейчас. Ему было спокойно и даже приятно лежать на широкой и мягкой кровати, смотреть в потолок. Впереди его ждала ночь. И он мог хорошо выспаться. Зачем пренебрегать такими удовольствиями.

И в этот момент раздался звонок его мобильного телефона. Он даже сначала не понял, откуда поступает этот звук. Его телефон не звонил уже давно по простой причине – звонить было некому. Он даже думал его выбросить, но почему-то до сих пор это не сделал.

Разговор продолжался не меньше часа. Он не знал, откуда этот человек так хорошо знает не только его биографию, но хорошо понимает его духовные терзания. Давно Кристофер ни с кем так не говорил, как с ним. Вернее, с этим мягким, благожелательным, спокойным голосом. И когда беседа завершилась, он снова ощутил сполна пульс жизни. И не стал дожидаться утра, а спустился вниз, отдал ключ от номера и сел в машину. И помчался по пустой в этот поздний час дороге. Больше ему было нечего делать в этом унылом, мертвом городке. Пусть он умирает, а вот он, Кристофер Рюль, снова ожил.

То событие случилось почти год назад. С тех пор благожелательный голос неоднократно звонил ему, подолгу говорил с ним, внушал определенные мысли, которые не только не вызвали в Кристофере отторжения, а наоборот, органично входили в него, как гвоздь в податливую доску.

Несколько раз ему давали какие-то задания, но они были для него пустяковые. Но он догадывался, что их единственная цель держать его в тонусе, не дать снова утонуть в болоте неопределенности, отчужденности от мира. И он был благодарен за эту ненавязчивую заботу. Он был слишком опытным человеком, чтобы не понимать, что его готовят к чему-то важному, к какой-то серьезной акции. А иначе стали бы эти люди ежемесячно переводить на его счет одну и туже вполне солидную сумму.

И вот этот день настал. Однажды к нему подошел неприметный человек и быстро сунул в руки конверт. Он сказал всего лишь одну фразу: «Прочтите в полном одиночестве» – и исчез.

Кристофер скрупулезно выполнил указание. Внимательно все прочитал, долго смотрел на фотографию человека. Не потому что хотел запомнить – память на лица у него была феноменальная, и оно уже надолго оттиснулась в его мозгу – его поразило само лицо. Что-то в нем было странное, необыкновенное. Он долго не могу понять. Потом решил, что более всего подходит слово отрешенность. Но совсем не та, что была у него в минуты хандры, а какая-то иная. Но дальше на эту тему он размышлять не стал, в конце концов, этот вопрос его не должен волновать. Его поручено дело, и он его выполнит.

А этот человек? Он задумался. Ему вдруг приоткрылся краешек некой реальности, смысл той задачи, что поставлена перед ним. Люди с такими лицами не должны жить, потому что они опасны. Кристофер давно убедился в том, что лица не даются случайно, они выражают по своему нечто главное, основополагающее, что несет каждый из живущих на этой гнусной планетке. А то, что нес этот мужчина, ему не понравилось с первого же взгляда…

Кристофер, как ему было велено, сжег бумаги, а сам направился покупать билет на рейс в Израиль. И вот уже машина мчит его в священный город Иерусалим.

Ему был забронирован номер в гостинице. Он бросил сумку, быстро пообедал в ресторане и вышел на улицу. Но город его не интересовал, ему глубоко наплевать на все его святые места. Не терпелось приступить к выполнению задания, он так соскучился по настоящему делу. А то, что оно сопряжено с великой целью, придавала ему совсем иной колорит. Он чувствовал свою сопричастность к великой задачи спасения мира. И это на корню могло уничтожить все сомнения, если бы они у него были.

Шапиро вернулся домой под вечер. Эльвира сразу заметила, что он не в лучшем настроении. Обычно, входя в квартиру, он улыбался, но на этот раз был необычно серьезен. Не говоря ни слова, прошел в комнату, сел за свой письменный стол. Он смотрел куда-то вдаль, его взгляд был абсолютно отрешенный. Таким взглядом смотрят на то, что невидимо обычному взору, подумала она.

Эльвира села рядом.

– Папа, что случилось?

Шапиро перевел взгляд не дочь. И она могла наблюдать, как возвращается взгляд отца в этот привычный мир из далеких и невидимых миров.

– Ничего особенного, – улыбнулся он. – Случилось то, к чему я давно был готов, и что представлялось мне абсолютно неизбежным. Мне предложили добровольно покинуть университет.

Эльвира похолодела. Она знала, что все к этому идет. И все же новость застала ее врасплох.

– Что же теперь будет? – растеряно проговорил она.

Отец удивленно посмотрел на нее.

– А что должно быть, ничего не будет. Вернее, буду писать книги. На самом деле, они надеются заставить меня покинуть страну. Этого они не дождутся. Это борьба не на жизнь, а на смерть. И с этим ничего не поделаешь.

– Но почему именно ты? – Эльвира давно хотела задать отцу этот вопрос, но решилась только сейчас.

– Не знаю, так предопределено. Кому что. Кому быть ортодоксом, кому бороться с ортодоксами. Вот, собственно, и весь ответ. Ты, как преподаватель истории, должна это ясно понимать. Это вечное противостояние.

Эльвира задумалась.

– Но, папа, если это противостояние вечное, тогда какой в нем смысл? Оно же ничем не кончится. И история как раз это и доказывает. Кто-то бросает вызов устоявшимся устоям, изредка побеждает. Но через некоторое время эти новые устои приобретают твердость новой ортодоксии. И если вдуматься, то по существу она ничем не отличается от старой. Если я права, то скажи, ради чего борьба? Ради чего ты борешься?

Шапиро покачал головой и снова улыбнулся.

– На этот вопрос у меня нет ответа.

– Как нет? – удивилась девушка.

– Очень просто, нет – это значит, нет.

– Но тогда я ничего не понимаю. Ты рискуешь всем, даже жизнью. Ведь эти люди способны на все, даже на самую крайность. – Она не решилась произнести слово «убийство».

Но он ее понял.

– Я бы даже сказал, что они всегда подсознательно сориентированы на убийство. Это вселенский закон: все несогласные должны быть уничтожены. И чем человек ортодоксальней, тем сильней в нем стремление уничтожать не согласных с ним. Если бы наши раввины получили бы безраздельную власть, все бы увидели, во что это вылилось бы. Однажды я понял, что нужно каким-то образом положить этому конец. Но только упаси боже пытаться распространить очередную доктрину о том, что не должно быть никаких доктрин. Уверяю, она будет ничуть не лучше.