Эжен Шаветт - Тайны французской революции

Во всех других отношениях едва ли во всем свете нашелся более неспособный приказчик, чем Лебик, тупость которого далеко превышала его силу. Он выслушивал приказания с глупо открытым ртом и блуждающими глазами, ровно ничего не понимая. Если он разговаривал, то для того чтоб брякнуть страшную нелепость, и, чаще всего, разражался хохотом идиота – хохотом, от которого дрожали стекла.

В его громадных пальцах флаконы для духов обращались в осколки, горшочки с помадой сдавливались, а мыло расплющивалось в лепешку. Никогда еще такое полное бессмыслие не обитало в подобном теле Геркулеса. Невозможно было добиться от него ни слова о его родине или о прошлом. На глаз вы дали бы ему лет тридцать. Видя в Лебике такую беспримерную глупость, Сюрко, ценивший в нем одну силу, сделал из него вместо приказчика магазинного слугу, то есть употреблял его для наблюдения за чистотой в лавке, обтирания пыли с конторки, перенесения тяжестей и для грубых работ в своей лаборатории, в которой он занимался созданием предметов своей торговли. Верзила Лебик исполнял разнообразные обязанности кое-как, потому что на свете были только две вещи, которые он делал хорошо: это еда и сон.

Ночью по всему дому раздавался его храп, более густой чем жужжание целого улья. Обедая и ужиная в кухне с официанткой, он пугал ее своей необыкновенной способностью поглощать съестное в громадных количествах, которые, однако, не вполне удовлетворяли его, потому что он еще, украдкой от хозяйского глаза, пожирал целые пакеты миндального теста, приготовленного для мыла.

Остается теперь сказать несколько слов о прежней жизни покойного Сюрко. Рожденный в холопстве, он был лакеем с самых ранних лет своей жизни. Переходя от одного господина к другому, он между прочим находился в услужении у благородного провинциального семейства, когда разразилась революция. Это семейство – отец, мать и двое детей, сын двадцати двух и дочь тринадцати лет, – это семейство исчезло в революционном вихре, потеряв своего главу на эшафоте.

Оставшись без места, Сюрко обратился в отчаянного санкюлота. Сначала он принимал участие во всех актах кровавой трагедии, но в 1793 году, запасшись неизвестно откуда взявшимися деньгами, вдруг отбросил все ухватки бешеного якобинца и устроился на улице Мон Блан парфюмером.

Под гнетом Террора, когда всякий дрожал за жизнь и имущество, Сюрко спокойно продолжал свое ремесло, ни разу никем не потревоженный. Втихомолку поговаривали, что он был одним из тайных поставщиков революционного судилища. Надо полагать, что в этой молве была доля правды, потому что Сюрко, вполне безмятежный во время Террора, вдруг стал боязливым и мрачным с падением Робеспьера. После десяти месяцев ежедневного страха, которого он не мог вполне скрыть, парфюмер казался веселым и крайне беззаботным только один день, и этот день – странная вещь! – оказался днем его смерти.

Предоставляем читателю судить, как грустна была жизнь Лоретты в эти немногие месяцы ее замужества. Правда, что Сюрко, отлучавшийся всегда из дома для каких-то темных дел, виделся с женой только за столом. В молчании проходило время свидания между этими двумя людьми, которых соединила какая-то тайна и которые, казалось, боялись и ненавидели друг друга.

Когда апоплексический удар поразил ее мужа, госпожа Сюрко послала за докторами, оказывала сама необходимую помощь и делала все, чего требовало от нее человеколюбие. Но когда было ясно доказано, что муж ее простился с земной жизнью, она без сожалений похоронила его по требованиям тогдашнего времени.

Слишком честная, чтоб выказывать горесть, которой не чувствовала, молодая женщина на другой же день появилась в конторе. Как жертва, долго находившаяся под гнетом, она, казалось, возродилась для счастья и радости.

Верзила Лебик при известии о смерти хозяина разразился одним из своих оглушительных взрывов идиотского хохота и прокричал громовым голосом:

– Ух! В большую яму!!!

На другой день в голове его, по-видимому, не осталось ни малейшего воспоминания о покойном патроне. Жалость не расстроила его пищеварения, потому что его аппетит не уменьшился ни на йоту.

Когда таким образом жизнь, казалось, улыбнулась прекрасной Лоретте, ставшей опять свободной, ее покой вдруг был возмущен. Ей стало страшно в этом большом пустом доме, где ночью у нее был только один покровитель – слуга, живший тремя этажами выше, в одной из мансард. Страх породил в ней галлюцинации, и ей чудилось, что необитаемое здание оживало с наступлением ночи. Ей слышались глухие, тяжелые шаги и треск старой мебели, которую как будто осторожно передвигали.

У самых трусливых людей являются минуты храбрости, так же и Лоретта однажды ночью встала с постели, где страх не давал ей спать, и, накинув пеньюар, поднялась в верхний этаж, в спальню своего покойного мужа, откуда долетал неясный шум.

Входя в эту комнату, необитаемую недели две, Лоретта почувствовала удушливый запах гари, который распространяет только что погасший фитиль.

Комната была пуста.

«Можно подумать, что, заслышав мой приход, кто-то поспешил задуть свечу», – смекнула молодая женщина. Она подошла к камину, на котором стояли подсвечники с огарками, служившие еще покойному. Она дотронулась до фитиля одной из них своими нежными пальчиками.

Ей показалось, что он был еще горяч.

Лоретту смертельно испугало это прикосновение, и нервное возбуждение, поддерживавшее ее, вдруг оставило бедняжку, и она, подавленная ужасом, бросилась к мансарде, где спал Лебик.

Громкое храпение дюжего детины прервалось от стука в дверь маленьких похолодевших ручек молодой женщины, обезумевшей от страха.

На отчаянный зов своей госпожи Лебик поспешно вскочил с кровати и выбежал из своей коморки. С фонарем в руке и поддерживая Лоретту, цеплявшуюся в припадке страха за шею своего единственного защитника, гигант обыскал без всякого успеха все закоулки дома, безмолвного и пустынного.

Наконец он отвел госпожу Сюрко назад в ее спальню.

– И-и, полно, хозяюшка, – промямлил он. – Тебе привиделись небылицы. Успокойся и спи себе на здоровье, а я лягу в коридоре, у твоей двери.

Ложась в постель, вдова, вполне успокоенная, смеялась над своим страхом, рассуждая так: «Лебик прав. Испуг отнял у меня рассудок – и вот мне показалось, что запал свечи был горяч, а ее не зажигали многие недели».

И Лоретта, чувствуя теперь полный упадок сил после невероятного нервного возбуждения, провалилась в глубокий сон.

После этого события госпожа Сюрко не могла обходиться без Лебика. Идиот вместо ума обладал инстинктом ручного медведя, привязанного к хозяину, который кормит его. Он, казалось, был предан своей госпоже и служил ей по-своему: неловко и грубо. Оставив свою мансарду, спал теперь каждую ночь на полу в коридоре перед дверью хозяйки.