Татьяна Беспалова - Изгои Рюрикова рода

– Богатыри! – завопил Твердята. – Добыча уходит! Пахари вывозят добро из города за мной! По другую сторону открыли ворота!

Как он вспомнил слова? Как пришла ему на ум в минуту смертельной опасности речь племени Шара? Откуда ведал он, что именно сородичи Тат пытаются этой ночью штурмовать его караван и городишко Переславль?

Колос несся упругим галопом, часто меняя направление, но Игнашка снова не промахнулся. Камень пущенный из пращи, едва не вышиб Твердяту из седла, больно ударив между лопаток.

– Сломал мне хребет, боярский холоп, – прохрипел купец, падая на шею коню.

А Колос уже нёсся к недальнему лесу. Следом скакала орда степных всадников.

– Гаууу! Гаууу! Гаууу! – завывали они.

Стена леса стремительно приближалась, и Колос снова изменил направление бега. Пару саженей не добежав до опушки внезапно свернул вбок, в редколесье. Хитрая скотинка надеялась спрятать своего всадника в густом подлеске молодого, не успевшего заматереть леса.

Колос метался между молодыми дубами, путал следы, припомнив давно усвоенную повадку утекать от волчьих клыков. Но степные-то всадники куда как умнее!

Поначалу Твердята решил для себя так: напоролся на сук, вылетев из седла. А раз так, надо попытаться встать! Но широкий наконечник копья помешал ему, чувствительно вдавив в грудь каленые кольца кольчуги. Твердята провёл рукавицей по глазам. В утренних сумерках поблескивали высокие шлемы всадников и кованые обода их щитов, слышался скрип кольчужных колец, остро пахло конским навозом.

– Кто такой? – вопрос был задан на языке степняков.

– Купец, – прохрипел Твердята. – Веду караван из Новгорода в Тмутаракань. Хотел было пройти через днепровские плавни, но…

– Какие ещё языки знаешь? – спросила темнота на языке русичей.

– Греческий, иудейский, все наречия степи понимаю и немчинов речь. – Твердята приподнялся, отвел от груди наконечник копья. – Давно стоите в засаде? Кто такие?

Кто-то сошёл с седла, по сухой траве прошелестели быстрые шаги, его подхватили под руки, приподняли. Голова внезапно закружилась. Твердята прислушался к своему телу – не ранен ли? Вроде больно спине в том месте, где игнашкин камень его догнал. И хорошо, что больно! Вроде бы рубаха присохла – значит, кровушка текла, а он и не почуял. Он слышал голоса, странный, тихий разговор:

– Посмотри-ка, он ранен…

– Да в ноге стрела! И как ловко попала, выше сапога…

– А голова?

– Голова почти цела. Только шапку потерял и лоб зашиб…

– Смотри-тка! И тут кровища!

– То не его. То он кого-то запорол!

– Эй, Василий! А это что за зверь кусачий-бодучий?

– То его конь. Ишь, шкура-то, словно Ярилин лик, блещет…

– Так и конь-то ранен… Гляди-тка, по бочине чиркнуло стрелой! Разве снять с него кольчугу?

– Святые угодники вновь явили нам свою милость! – проблеял знакомый голосишко. Внятно запахло свежим перегаром. Твердята сомкнул и разомкнул веки. Двигать головой опасался, но этого и не потребовалось. Ощипанная бороденка Миронега сама собой возникла над ним. Соловело таращились светлые глаза.

– Ах, нашел я тебя, Демьян Фомич! А и не чаял, только молился о воздаянии новой услады! И вот он, ты! И почти целый! Ах…

Бедовая головушка Миронега исчезла, и знакомый, где-то слышанный совсем недавно голос сказал твёрдо, повелительно:

– Да не Твердята ли это? Нешто Демьян?

– Он! – прохрипел Твердята.

– Он! – повторил где-то неподалёку голосишко Миронега. – Вот, привёл я тебя, князюшка, прямо в тёплое местечко, в объятия доброго дружка!

– А не ты ли по-на суку сидел, рыдая? Не у тебя ли волки мерина подъели? – поинтересовался ехидный шёпоток.

– Оставь в покое святого человека, Ипатий! – возразил шёпотку рыкающий бас. – Если б старинушка Апполинарий нам в лесу не встретился, если б полночи мы со древа его не снимали, то сами б под половецкие стрелы так из лесу и выскочили бы!

Боль захлестнула Твердяту внезапно, словно сразу воспалились все раны, словно неведомый губитель нарочно посыпал их солью. Твердята застонал.

– Что с тобой? – князь Владимир Всеволодович приблизил к нему встревоженное лицо. – Нешто раньше не чувствовал, что ранен?

– Это всё зелье… Это Тат… – пробормотал Твердята, проваливаясь в забытье.

Демьян очнулся в потёмках. Он долго лежал без движения, прислушиваясь к своему телу и к оглушительной тишине. Наконец он смог извлечь из дальней дали странный заунывный звук, будто дудочка Тат играла где-то неподалеку.

– Тат! – тихо позвал Твердята.

– Сбежала твоя рабыня, купец, – ответил из темноты знакомый голос. – А я – твой верный пес – остался при тебе.

– Каменюка?

– А то кто ж!

Огонёк лучинки разорвал темноту, и Твердята увидел широкое, наискось рассечённое шрамом лицо воеводы. Полученная смолоду рана сделала лик Каменюки на удивление красивым. Шли года, белела потихоньку Каменюкина борода, редели волоса на его макушке, старела, покрываясь складками, левая половина его лица, в то время как правая, по странному промыслу судьбы оставалась юной.

– Узнаю тебя! – Твердята попытался улыбнуться старому товарищу.

– А я тебя – не то чтобы…

– Так тихо…

– Тихо! Только что сплавил дуба черниговского – Дорофея свет Брячиславича! И за что только князь такого кормит?

– От степняков отбились…

– Как же, отбились! Ни одного корабля не уцелело! Ни тебе захудалой лодчонки! Всё пошло на дно в виде чёрных головешек или дымом в небеса улетело!

– Значит…

– …значит, пре нашей конец! Сам Господь нас ведёт через степь! Да и то дело! Орду знатно пощипали. Полон велик! Здешний посадник подрядил рыжебородых пристань починять.

– Тат…

– Бабы страшной нет среди них, – левый, пожилой глаз Каменюки уставился на Твердяту с жалостливым сочувствием, в то время как правый, молодой, блистал задорным злорадством.

– Выздоравливай, Демьян Фомич! А мы пока для дороги дальней снарядимся. Тут у рыжебородых неподалёку становище. Мы им – пленников, они нам – дорожные припасы. Гляди, и сторгуемся, и бабу твою беглую отыщем, если нужда ещё в ней имеется…

Вечером в палатку купца явился Владимир Всеволодович. Твердяте князь показался веселей обычного:

– Ловко ты на нас степняков навел, – улыбнулся князь Владимир. – Мои охотнички не один десяток их в лесу переловили. Остальные, не солоно хлебавши, в степь утекли.

– Эх! – вздохнул Твердята. – Жалко кобылу. Хорошую цену за неё дал! Да и не в деньгах дело! Видать, накаркал Мирон Емельянович! Напророчил, старый тысяцкий!

– Оставь! – князь Владимир улыбнулся. – Не кляни новгородского старинушку. Тем паче, что кобыла твоя цела. Мы нашли её в лесу… Эй, Игнатий!

Шустрый отрок подал князю жёлтый лоскут тонкой шерстяной материи.